Муравьиный лев - [2]

Шрифт
Интервал

Твою мать… они просто пытаются слиться атомами! Сейчас они меня раздавят! Я буду лежать в темноте с перебитыми костями и долго и пронзительно выть от боли и жалости к себе.

Я отскакиваю, вжимаюсь в забор и остаюсь невредимым. Иду, потом оборачиваюсь — он уже выгрузил свою любовь из машины и она ковыляет к метро, покуривая и треща по телефону. Я настолько ненавижу сотовые телефоны, что желаю, чтобы у всех, кто их использует — они выпрыгнули из карманов, пробили дырку в зубах и наглухо застряли в глотке. Ни туда — ни сюда! Кхххх! Кхххх! Слюноотделение, утробный рев, коллапс и больше ты уже никому не позвонишь! Почему я так жесток? Потому что прошло время, когда по телефонам звонили! Теперь их, извините за выражение, дрочат! Постоянно достают, засовывают назад, трут, теребят, нажимают, прижимают… Господи, сколько знакомых у людей и как им жжет задницу стремление общаться с ними в самых неподходящих местах. А ведь в телефонах еще есть игры, карты, погоды, часы, видеокамеры и фотоаппараты! И всем этим необходимо время от времени онанировать… Телефоны нужно все время открывать и закрывать. И крутить в руках. Так, наверное, легче жить… Смотрите! У меня есть друзья и есть телефон, по которому я им двести раз в день названиваю… Я не один! Жизнь имеет смысл! Ссссукины дети… Ну ладно, бог с ними.

И это только верхний слой мыслей! Пока я иду — у меня в голове в это же самое время крутятся еще очень много вещей. Интересно — как оно бывает: ты думаешь о чем–то — слышишь внутри себя свой собственный монотонный голос, и в то же время позади всего этого играет какая–то песня, а за песней ты думаешь еще о чем–то — только голос уже едва слышен — это уже более походит не на мысли, а на мутные, животные образы.

Я приближаюсь к территории своего склада. Прохожу мимо будки, в которой в полумраке сонно чаевничает охранник. Начинаю испуганно озираться по сторонам: как я уже говорил, на работу я пока не иду. Мне надо завернуть налево, чуть вверх по холму — туда, где около большой пустой парковке грузовиков растет три высоких дерева, с которых постоянно сыпется дрянь.

Почему я испуганно озираюсь? Потому что боюсь, что в то время, когда я буду заворачивать на свою стоянку — мимо проедет машина с каким–нибудь работником склада. Несмотря на ранний час и сонную полукому — работник обязательно отметит тот факт, что я куда–то перед работой забегал. Потом, уже внутри во время работы он начнет обонять спирт на моем прерывистом дыхании и сделает соответствующие выводы. А ведь самая сладкая вещь на этом свете вовсе не халва и не чья–то вульва. Самая сладкая вещь — это на кого–нибудь настучать! (а вторая по сладости — это кого–нибудь унизить).

Стало быть, мне нужно постоянно оглядываться, и если я замечаю машину — сразу же делаю вид, что ни на какую стоянку не иду, а просто отошел чуть в сторону — закурить и осмотреть окрестности. Дело в том, что я ведь не только сегодня заворачиваю на пустую парковку… Так я делал вчера и позавчера и на прошлой неделе тоже. И на позапрошлой. Охранник в будке меня достаточно злит. Я до сих пор не знаю, можно ли вообще ходить на эту парковку или этот хмырь ее тоже стережет и просматривает территорию в видеокамеру? Вроде бы, можно… По крайней мере, он мне пока что ничего не говорил. Но все равно мне никогда нет покоя. Раз десять в день я представляю, что он мне все–таки когда–то что–то скажет… Запретит. Положит конец. И как мне ответить? Сказать: «Хорошо, я не буду сюда больше ходить. Я просто не знал, что сюда нельзя..»? Или же взвизгнуть: «Какое вам дело? Я никому не мешаю. Я ничего плохого не делаю!» Или же ничего не говорить, а подскочить к нему и ткнуть грязным пальцем в радужную оболочку? Я злюсь и вскипаю, потому что знаю точно: я никогда не сделаю ни второго, ни третьего. Увы, только первое.

Кстати, о пальцах! Недавно я пришел к выводу, что на свете нет лучше запаха, чем от большого пальца левой руки, опущенного в кружку с пивом. Не в само пиво, конечно, а чуть–чуть не доходя до него. Курение обязательно. Иначе сделано только пол–дела. Запах табака на большом пальце начинает взаимодействовать, сливаться с пивным и если закрыть глаза и как следует нюхнуть вышеупомянутый палец — уже ничего в жизни не надо! Я уже вижу горы мусора на тротуаре, разбросанные пятнистые одеяла бродяг, крепкое амбре мочи. Я слышу раздирающий грохот пустой тары, ругательства, крики, волчий вой сирен и хлопок липкой двери бара. На двери шариковой ручкой нацарапано что–то ужасное, а внутри…а внутри — эволюция, как средиземноморская черепаха, выпустив из ноздрей гепатитное шипение, спрятала голову, и теперь за столиками пью одни австралопитеки. И все это мне подарил мой палец!

Утренний холод пощипывает мне тонкий слой мяса над ребрами. Уже не совсем темно, а так — туманная серость. Я подбираюсь к деревьям. Наклоняюсь и ныряю в небольшой, колючий кустарник, которые окружает их стволы. Ни черта не видно, поэтому я начинаю шарить по земле, раскидывая листья, мусор и мелкие веточки. На секунду становиться очень страшно: ограбили! Похитили! Посягнули! Умыкнули добро! Что делать? Есть ли смысл продолжать тянуть эту прелую лямку? Не лучше ли раз в жизни стать мужчиной и, разбежавшись, стремительным зайцем скакнуть под колеса быстроедущего грузовика?


Еще от автора Всеволод Фабричный
Эскапизм

""Эскапизм" это, собственно, такой же сборник рассказов и сюжетов, как мои прошлогодние Вата и Гвозди, но на этот раз рассказы не отдельные, а немножко сливаются друг с другом. Есть пословица "you can't teach an old dog new tricks". Я не изменился, не поумнел, и не выздоровел духовно.То есть — если вы раньше читали Самоеда, Муравьиного Льва и так далее и вам понравилось — вам должен понравиться и Эскапизм. Грязная автобиография + больные выдумки + бессильные, но раздраженные попытки философии".


Самоед

"Повесть "Самоед", как понятно из названия — автобиографична. Герой, он же автор — 27-летний алкаш, в высшем мессианском смысле панк, богопомазанный люмпен, мизантроп, планетарный некрофил и т. п. В юности он переехал с родителями в Канаду, где не захотел продолжать обучение, а устроился работать грузчиком. Из-за хронической несовместимости с прочими человеческими особями, а так же по причине некислой любови к питию на одном месте работы он подолгу не задерживался и за десять лет поменял не один склад, разгрузил не одну сотню фур с товарами народного потребления, спрессовал не один десяток кубов одежды (когда работал сортировщиком в Армии Спасения), встретил множество людей, с некоторыми из которых работал в паре, выпил с ними и "сольно" не одну тонну бухла.Обо всём этом есть в повести — главным образом автор пишет о себе и о людях — а люди в Канаде, судя по его напарникам, не менее "весёлые", чем у нас".(с) Леонид Зольников.


Вата и гвозди

"Восемь очень коротких рассказов, полустих без рифмы, и два придатка: подростковые стихи и даже несколько детских (я обнаружил у себя большую желтую папку, где было множество скомканных бумажек со старыми-престарыми стихами). За "придатки" прошу не судить строго — я был тогда еще маленький и почти всегда пьяный.Рассказы писались легко и быстро. На все ушло не более недели.Что-то конечно бесстыдная пародия, что-то уже где-то было, но надеюсь, хоть один из рассказов должен кому-то понравиться. Хотел вообще все написать "не про себя" и навыдумывать, но все равно так получилось, что половина всего — чистая автобиография".


Рекомендуем почитать
Семь историй о любви и катарсисе

В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.