Мой дом — не крепость - [42]

— Ты сызнова за старое, — спокойно сказала Евгения Филипповна. Накрыла пирог салфеткой и села на табурет. — Мало, что Анну в могилу свел, — голос ее дрогнул, — ступай, пока соседей не позвала!

Петя шагнул к отцу.

— Оставь нас в покое!

Иван Никанорович тяжело посмотрел на него.

— Надрючился! Сказано: «Обряди чурбан — будет Иван!» Змееныш! Отца родного…

— Не надо мне такого отца!

Неизвестно, как бы все кончилось, если бы не пришла Марико. Она легонько стукнула в дверь и, не услышав ответа, открыла.

— Можно? Здравствуйте, Евгения Филипповна. У вас не заперто…

Как всегда улыбающаяся, цветущая. Окинула любопытным взглядом Ивана Никаноровича, Сморщила носик.

— Петя, ты готов?

— Да.

— Пойдем, поможешь мне вышивки отобрать. Ираида Ильинична просила: один стенд на выставке не заполнен.

Петя взял ее под локоть и вывел с такой поспешностью, что даже необидчивая Марико возмутилась:

— С ума сошел? Тащишь меня, как кулек! В чем дело? И кто это у вас? От него прелью воняет…

— Маляр, — привычно соврал Влахов. — Евгеша белить надумала. Топай, ради бога!

— Ненормальный! — сказала она, пожав плечами.

Марико жила этажом выше. Петя поднимался за ней, смотрел на ее крепкие округлые ноги, обтянутые тончайшими черными чулками, сквозь которые просвечивала кожа, но думал совсем о другом. Он вдруг поймал себя на страшной святотатственной мысли о возможной смерти отца. Что-то похожее на жалость шевельнулось в нем, но тотчас же пропало.

…Тося бродила по комнатам, лениво возила лоскутком фланели по полированной мебели.

— Стряхнула бы на балконе тряпку, — сказала Марико. — Ты больше пылишь, чем вытираешь…

— А я перевернула ее наизнанку, — кончаю уж, и так сойдет.

— Ох, и лодырь ты, Тося.

— Какая есть.

Марико жестом пригласила Петю в свою комнату.

— Посиди. Я сейчас отберу. У нас много этого добра: мать когда-то вышивала.

— Значит, они не твои?

— Подумаешь. Половина выставки — не детские, а родительские работы. Ираида прекрасно знает.

— Валяй. Мне какое дело.

Пока Марико копалась в ящике шкафа, Петя глазел по сторонам.

Не было у него никогда своей комнаты. Да еще такой.

Во всю ширину пола — белый ворсистый палас, в котором тонули шаги, тахта с красной обивкой, над ней — затейливое бра в виде старинного уличного фонаря с хрустальными подвесками. Окно задернуто кремовыми нейлоновыми занавесями. Журнальный столик с черным стеклом вместо столешницы, модное трюмо, деревянный Будда и другие безделицы из майолики, фарфора и бронзы, даже слишком много их, разных, понаставленных повсюду, где было место.

Небрежным шиком, беззаботностью и довольством веяло от всего этого.

Петя вздохнул, заглянул ей через плечо.

— Вон ту возьми, куда убираешь? Железная штука.

На полотняном куске материи был вышит гладью сидящий на горшке мальчишка с озорной рожицей. Внизу надпись: «Кустарь-одиночка».

— Что ты! Ираида Ильинична ни за что не позволит.

— Бери. Я сам повешу. Скажу — моя. Насмеемся до отвалу. Такая лажа будет. Фонтан!

Он выхватил у нее вышивку и сунул в карман.

— Эту как раз я делала. Тогда мулине были в моде.

В дверь постучали.

— Да?..

Заглянула Тося с пластмассовой комнатной лейкой в руках.

— Можно, что ли, цветы полить?

— С каких пор ты стала стучаться?

— А кто вас разберет? — весело прогудела она, усмехаясь и срывая подсохшие листики бегонии. — Может, не ко времени я?

Марико сделала гримаску:

— Мудришь, Тося.

— А вот и нет. Позавчера к нашему квартиранту сунулась без стука, а он с девицей в обнимку.

— Слушай, что нам за дело до твоего квартиранта?

— До него — нет, а ее вы знаете…

Тося напустила на себя равнодушный вид, но Марико поняла, что ее распирает желание рассказать кому-нибудь свою сплетню.

— Ну?

— Вашей завучихи дочка. Энта, занозистая которая.

— Оля Макунина?

— Она и есть.

— Заливаешь, Тося, — недоверчиво протянул Влахов.

— Чтоб мне с места не сойти.

Петя и Марико переглянулись.

— Может, ты спутала с кем-нибудь?

— Буду я попусту базарить. Своими глазами видела.

— Вот тебе и девочка-мармалеточка, — изрек Петя. — Кустарь-одиночка. А фасон давит…

— Знаешь что, Тося, — серьезно сказала Марико. — Ты не болтай. Не надо. И ты тоже, Петр.

— Зачем мне? — согласился он. — Однако что с возу упало, не вырубишь топором…

* * *

Школа была празднично освещена. У подъезда, по обыкновению, толпились пришлые великовозрастные парни, жаждавшие попасть внутрь, на танцы, которыми чаще всего заканчивались ученические вечера. Они нещадно дымили, задевали девчонок, оглашая двор непристойностями и беспардонным басовым гоготом. В дверях с ними воевала пискливая и неустрашимая тетя Феня, швейцар-уборщица, которую многие называли «вторым директором» за крутой нрав и драконовские порядки, установленные ею в вестибюле и гардеробной. Обороняя школу от посторонних бездельников, она не скупилась на тумаки, нередко достававшиеся и своим. Самое смешное, что даже закоренелые «фулиганы», как она величала всех без разбора, здоровенные парняги, у которых буйно росли усы, только криво ухмылялись в ответ на тычки ее остреньких костлявых кулачков и отступали на безопасное расстояние.

Прежде чем пропустить Марико и Петю, она придирчиво их оглядела.

— А чего это у вас?