Мой дом — не крепость - [125]
— Не выставляй голову, дурак, — наставительно сказал Худяков. — Может, еще козырнешь?
Мы выкатились из окопа и помчались вдоль змеившегося по земле провода связи с интервалами метров в десять, поминутно падая и распластываясь на песке, когда рядом ухали взрывы.
В полукилометре от нашей батареи провод исчез. На месте обрыва песок был взбаламучен огненным смерчем, обгорелые кусты топорщились корнями кверху, среди полузасыпанных траншей валялось несколько обезображенных, изуродованных осколками трупов наших пехотинцев.
— Да-а… — протянул Попович. — Это они петээровцев размолотили. Вот ствол от ружья… покорежило, как шпильку. Надо нам искать КП.
Мы ползли, бежали, просто шли, спотыкаясь и падая, от одного песчаного холмика к другому, взмокшие, грязные, потеряв представление о времени.
До сих пор не понимаю, для чего Шурка пошел в разведку сам — он ведь мог послать кого угодно, — скорее всего его неуемная, азартная натура постоянно требовала активных действий, в чем я имел немало случаев убедиться позднее.
Вокруг были только дюны. Дьявольски одинаковые, тошнотворно похожие бело-желтые бугры с ребристыми боками, повсюду — песок, песок и песок…
Когда мы в третий раз очутились около разгромленной позиции истребителей танков, Попович замысловато выругался.
— Заблудились… — И, послюнив палец, выставил его вверх. — Пойдем на ветер, к Днепру…
Однако нам не удалось добраться до реки. Мы спустились в неглубокую балочку и, увидев блеснувшую воду — рукав Днепра, — окаймленный осокой и мелким камышом, все трое, забыв об осторожности, бросились вниз. Во рту пересохло от жары и пыли.
Но напиться никому не пришлось. Прямо на нас, со стороны, противоположной протоке, шла немецкая цепь.
— Ложись! — растянувшись на земле, крикнул Шурка, и мы с Семеном повалились рядом, сдергивая с плеч автоматы.
— Заметили? Или нет? Без команды — не стрелять.
Возле нас чиркнуло несколько пуль, взметнув слоистые столбики пыли и зарывшись в песок.
— Сзади — окоп… отползаем, быстро! — хрипло сказал Попович и заюлил ногами назад, не спуская глаз с приближающихся немцев. Они были от нас совсем близко — можно добросить камнем, — когда мы съехали на животах в поясной окопчик.
— Взвод, не больше, — прошептал Шурка. — Какого черта они здесь?.. — И, схватившись за руку чуть выше локтя, со стоном выматерился.
— Вы ранены, товарищ младший лейтенант?!. — сделал круглые глаза Семен.
— В мякоть… ерунда. Некогда сейчас… Ларионов, ты — по правому флангу, Бочкарев — по левому, я — по фронту… Огонь!
Я в первый раз видел перед собой врагов. И так близко. Страха не было. Меня била дрожь от неосознанного мучительно острого желания не ударить лицом в грязь в первом бою, не спасовать, сделать все как надо, не хуже самого Шурки, к которому у меня не было сейчас старой обиды, наоборот, — не будь его, зло строчившего сейчас по засуетившимся фрицам, я, наверное, дрейфанул бы, как последний-салага.
Я нажал на спусковой крючок и полосовал по прыгающим, мечущимся зеленоватым мундирам, пока Попович не стукнул меня по спине кулаком.
— Ты что? Бей короткими! Береги патроны…
Я вытер пилоткой градом льющийся со лба пот и снова приник к прицелу. Мушка танцевала у меня в глазах.
Не знаю, попадал ли я в цель, но видно, попадал, потому что фигурки исчезали, падали, суматошно взмахивая руками. Минут через десять стало тихо. То есть снаряды продолжали рваться кругом, но немецкую цепь мы рассеяли.
— Затаились, сволочи! — сказал Шурка и достал кисет. — Пора отходить. Если они полезут еще раз, нам крыть нечем… — и сплюнул, сворачивая цигарку.
Я проследил взглядом за его смачным плевком. Сгусток клейкой слюны попал в стенку окопа возле Бочкарева и, обвалянный в песке, покрытый влажной шершавой коркой, скатился вниз, к его ногам. Я увидел толстый зад Бочкарева и с трудом удержал едва не вырвавшийся у меня истерический смех. Но какой-то звук, вроде поперхнувшегося «Их-хым!» — я все же издал.
— Ты чего? — подозрительно посмотрел на меня взводный.
Я показал ему глазами на мокрый песок под Бочкаревым. Семен так и сидел, прижимая к плечу автомат и не двигаясь. Шурка нахмурился, покачал головой. «Не тронь его, — казалось, говорил его взгляд, — в первый раз бывает и хуже».
Когда мы, перебравшись вброд через протоку, отдыхали в кустах около оставленного нашими КП батальона, Попович сказал мне тихо, так, чтобы не услыхал лежавший в стороне Семен:
— Во взводе — ни гугу. Понял? Ну, напустил человек в штаны. Мало ли. Бой все-таки… — Он помолчал, подул для чего-то в песок перед своим подбородком и добавил, заметно стесняясь: — А ты — ничего… Мужик.
— Твоя наука пошла впрок, — вдруг заявил я, дерзко назвав его на «ты».
— Какая еще наука? — искренне удивился он.
Я уже не рад был затеянному разговору, но идти на попятный было поздно.
— Помнишь, ты, Витька и Жорка отхлестали меня прутьями в Растяпине?
Он долго ничего не отвечал, дуя в песок, а потом вдруг озорно и как-то просительно посмотрел на меня.
— Но… ты ведь тоже потом неплохой бланш мне подставил под глазом, а? — Он засмеялся, толкнул меня в бок кулаком и поморщился, покосившись на порванный пулей рукав, где запеклась кровь.
