Мисс Брейсгёдл исполняет свой долг - [3]

С кошачьей осторожностью она стала на четвереньки и направилась к кровати. Эта широкая белая бахрома — ее спасение. Приподняв ее, она заползла под кровать. При ее комплекции места вполне достаточно. На полу, к счастью, ковер, только вот как будто душновато и пыльно. А вдруг ей захочется кашлянуть или чихнуть? Все ведь может случиться. Объяснить свое присутствие под кроватью будет, конечно, еще труднее. Она затаила дыхание. Сверху не доносилось ни звука, впрочем, это, видимо, бахрома все скрадывала. Чтобы услышать что-нибудь, определить какие-либо знаки и признаки, требовалось огромное напряжение сил. Но эта временная изоляция хотя бы даст возможность взглянуть на сложившееся положение со стороны. Вплоть до последней минуты она была не в состоянии полностью представить себе случившееся. Она ведь, по правде говоря, потеряла голову. Она вела себя как какая-нибудь зверюшка, одержимая единственным стремлением — спастись… Как мышь или кошка — только бы найти укрытие и затаиться. Ах, если бы не эта заграница! Она стала составлять в уме оправдательные фразы по-французски, но нужные слова куда-то ускользали. Да и потом — они ведь так быстро лопочут, эти французы. Они ничего не слушают. Положение из рук вон плохо. Хватит ли ее на целую такую вот ночь?

Пока-то ей не так уж и неудобно, только вот душновато и… очень-очень страшно. Но ведь ей предстоит просидеть здесь шесть, семь, а то и восемь часов, и в довершение всех бед, может быть, ее еще и обнаружат! Однако проходила минута за минутой, а она, как ни старалась, ничего не могла придумать. Нужное решение не приходило. Она уже начала жалеть, что в первый же миг не закричала и не разбудила спящего. Пожалуй, это было бы разумней и правильней всего при данных обстоятельствах: ведь еще целых десять, а то и пятнадцать минут назад горничная могла узнать, что она покинула ванную, но время упущено! Теперь, конечно, понадобится объяснение, чем она занималась здесь все это время. Ну почему она тогда не закричала!

Она приподняла подзор, прислушалась. И до нее донеслось дыхание мужчины, а может быть, ей это только показалось? Во всяком случае, воздуха стало больше. Она осмелела и чуть высунула наружу лицо, чтобы было легче дышать. Она попыталась унять тревогу, сосредоточившись на том факте, что… ну, что тут скажешь? Дело сделано. И нечего падать духом. Возможно, в конце концов все образуется.

«Спать я, конечно, не буду, — думала она. — Я просто не смогу. Во всяком случае, безопаснее не спать. Нужно быть настороже».

И вот, стиснув зубы, она приготовилась терпеливо ждать. Теперь, когда образ действий был выбран, она почувствовала себя спокойнее. Она едва сдержала улыбку при мысли, что, безусловно, будет что рассказать завтра в письме брату-настоятелю. Как он все это воспримет? Разумеется, он ей поверит — он ни разу не сомневался ни в едином ее слове, но вся эта история, определенно, покажется ему такой нелепой. В Изингстоке почти невозможно представить себе подобное происшествие. Чтобы она, Миллисент Брейсгёдл, провела ночь под кроватью незнакомого мужчины, да еще в заграничном отеле! А что подумают все эти женщины? Фанни Шилдс и эта старая перечница миссис Рашбриджер? Видимо… Да, видимо, нужно будет предупредить дорогого брата, чтобы он никому ничего не рассказывал. Ведь эта миссис Рашбриджер горазда на всякие намеки и преувеличения.

О господи! Что-то они все сейчас поделывают? Наверное, все спят, весь Изингсток. Ее дорогой брат всегда удаляется на покой в десять пятнадцать. Он спит себе сейчас спокойно и мирно, сном праведника… И вдыхает чистый душистый воздух Сэссскса, а не этот… Ну и духотища! Ей вдруг страшно захотелось кашлянуть. Но этого делать нельзя.

Да, так вот, в девять тридцать все слуги приглашались в библиотеку — следовала короткая служба, не больше пятнадцати минут: ее дорогой брат никогда особенно не жаловал ритуалы, и в десять все уже пили какао. А в десять пятнадцать все уже были в постели. Как там ее милая уютная спаленка с узкой белой кроватью, подле которой она, насколько себя помнила — даже когда еще была жива ее дорогая мамочка, — читала, коленопреклоненная, молитвы.

Молитвы? Ну не странно ли? Эта ночь — первая в ее жизни, когда она перед отходом ко сну не успела помолиться. Ситуация, безусловно, особенная. Можно даже сказать, исключительная. Бог, конечно, поймет и простит ей это прегрешение. Впрочем, почему… Что ей мешает?.. Правда, она не может здесь стать на колени и принять подобающую позу, это просто физически невозможно, и все же ее молитва может оказаться, вероятно, не менее действенной, если она от души. И маленькая мисс Брейсгёдл, согнувшись в три погибели под кроватью незнакомого мужчины, поднесла в набожном жесте руки к лицу и совершенно беззвучно стала читать молитву:

«Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да пребудет воли твоя на земле, яко же на небе, хлеб наш насущный даждь нам днесь и прости нам грехи наши…»

Грехи! Да, безусловно, она в данном случае грешит, но бог поймет. Разве она хотела грешить? Она была невольной грешницей. Все так же безмолвно она продолжала читать про себя привычную молитву и, закончив, с жаром добавила: