Мисс Брейсгёдл исполняет свой долг - [2]

Вот и ей теперь тоже будет о чем рассказать дорогому брату, когда она напишет ему утром письмо: о том, как она чуть не оставила в вагоне-ресторане очки, и о забавных выражениях американской малышки, которая ехала в парижском поезде; об этой странной пище повсюду — ничего тебе скромного и простого! И о двух английских дамах, поведавших ей в парижском отеле о кончине своего дяди — бедняга занемог в пятницу, а в воскресенье, как раз перед чаем, уже и умер; о любезности хозяина отеля, который не ложился спать, ожидая ее приезда, и о том, какая красивая была у нее горничная. О да, и в самом деле все были очень славные. Французы все-таки очень милый народ. Да и вообще, все было очень мило и благопристойно — ничего другого она пока не видала. Ей будет о чем рассказать завтра в письме брату-настоятелю.

От растирания полотенцем ее тело раскраснелось. Она натянула из себя ночную рубашку и накинула свой толстый шерстяной халат, затем старательно убрала ванную — точно так же, как она привыкла делать это дома, и, зажав в руке мешочек с губкой и полотенце и выключив свет, так же бочком прошла по коридору к своей комнате. Войдя в нее, она включила свет и быстро закрыла дверь. И тут произошло то, чего и следовало ожидать от этих заграничных отелей. Шарообразная ручка двери оторвалась да так и осталась в ее руке.

— Вот так-так! — протянула она и попыталась приладить ее одной рукой — в другой были полотенце и сумка. Но от этого стальной штырь, на котором раньше держалась ручка, только ушел глубже в дверь. — Вот так-так! — снова протянула она и, положив полотенце с мешочком на пол, попробовала вытащить штырь. По достать его было не так-то просто.

«Ужасно глупо! — подумала она. — Придется звонить горничной, а бедная девочка, наверное, уже легла».

Она повернулась лицом к комнате и оцепенела. В ее постели спал мужчина!

От одного только вида этого смуглого усатого лица, обрамленного черной спутанной шевелюрой, оттенившей белизну подушки, ей стало так жутко, что у нее чуть не остановилось сердце. Она не могла ни подумать о чем-либо, ни крикнуть, и первой ее мыслью было: «Мне кричать нельзя!»

Она стояла точно парализованная и не отрываясь смотрела на голову мужчины и на его большое согнувшееся под одеялом тело. Когда же она наконец обрела способность думать, она стала думать очень быстро, и все ее мысли были устремлены в одном направлении. Прежде всего она сказала себе, что мужчина тут ни при чем, виновата она одна. Она попала в чужую комнату. Это комната мужчины. Комнаты у них одинаковые, но здесь повсюду лежат его вещи: на стульях — небрежно разбросанная одежда, на шкафу — его воротничок и галстук, на полу — большие тяжелые ботинки и этот странный желтый баул. Как бы там ни было, нужно отсюда выбираться.

Она снова ухватилась за дверь, лихорадочно пытаясь достать исчезнувший в отверстии штырь, хотя бы ногтями. Она попробовала просунуть пальцы в щель и отжать защелку, но и это ей не удалось. Итак, она оказалась запертой — запертой в комнате в незнакомом отеле, одна с мужчиной-иностранцем… французом! Что же делать? Что же делать?.. Она выключала свет. Если свет не будет гореть, он, может, и не проснется. А она тем временем подумает, что предпринять. Удивительно, как это он не проснулся. А если бы проснулся? Что бы он сделал? Как бы она объяснила свое присутствие? Он бы ей не поверил. Да и никто бы не поверил. Даже в английской гостинице возникли бы затруднения, а здесь, где ее никто не знает, где все — иностранцы, а следовательно, настроены враждебно… Боже милостивый!

Она обязана выбраться отсюда. А если разбудить мужчину? Нет, лучше этого не делать. Он может, чего доброго, убить ее. Он может… Ах, даже подумать страшно! А если закричать? Позвонить горничной? Нет, нет, это не дело. Сбегутся люди. А она в комнате незнакомца, да еще после полуночи — она. Миллисент Брейсгёдл, сестра настоятеля собора в Изингстоке! В Изингстоке!

Мысль об Изингстоке повергла ее в смятение. Она с ужасом представила себе, как доходит туда эта новость, как женщины шепчутся за чаем: «А вы слышали, дорогая?.. Право, кто бы мог подумать! Бедный ее брат! Ему, конечно, прядется уйти. Возьмите еще сливок, моя милая».

Неужели ее посадят в тюрьму? Ведь ей легко могут приписать намерение что-нибудь украсть в этой комнате или… Она могла оказаться там с целью нарушить любую из десяти заповедей. Разве тут удастся что-нибудь объяснить? И если дверь не откроется, она погибла — раз и навсегда. А дымоход? Что, если взобраться по дымоходу? Но куда она попадет? И тут она представила себе, как этот мужчина тащит ее, всю в саже, за ноги. Он ведь в любую минуту может проснуться…

Ей почудилось, что она слышит в коридоре шаги горничной. Если уж кричать, так надо было раньше. Горничная, конечно, увидела, что она уже ушла из ванной. Не к ней ли в комнату она теперь идет? Но она тут же вспомнила, что просила горничную не беспокоить ее до утра, пока она сама не позвонит. Это уже хорошо. Никто не станет проверять, у себя она или нет. Неожиданно на ум ей пришел отчаянный план. Время уже приближалось к часу. Мужчина вполне мог оказаться совершенно безобидным коммивояжером или бизнесменом. Он скорей всего встанет около семи или восьми, быстро оденется и уйдет. А до его ухода можно спрятаться у него под кроватью. Всего на несколько часов. Мужчины не заглядывают под кровать, хотя сама она делала это чуть ли не с религиозным рвением. А когда он будет уходить, уж дверь-то он, конечно, откроет. Ручка так и будет лежать на полу, как будто она сама собой выпала ночью из двери. Он, вероятно, позвонит горничной или откроет дверь перочинным ножом. Мужчины мастера на такие дела. А после его ухода она вылезет и тихонько проберется в свою комнату, и тогда никому не надо будет давать никаких объяснений. Господи, благослови! Вот так приключение! Очутившись за этим белым подзором, она до утра будет в безопасности. А при дневном свете уже не страшно.