Коренастый незнакомец протиснулся в дверь бочком, пыхтя и отдуваясь. С промокшего насквозь макинтоша стекала вода, а на голове поблескивал рупор от граммофона, надетый вместо шляпы.
— Вы что же, в таком виде шли по улице?! — удивился Мармеладов. — Признаюсь, мне в жизни тоже приходилось носить причудливые головные уборы, но вы с этой трубой меня перещеголяли. Оригинальный способ укрыться от дождя.
— Нет, что вы. От дождя я прячу пластинку, — посетитель высвободил из-под плаща короб, укутанный в клеенку. — Позвольте, я поставлю граммофон? Руки оттягивает, сholera, сил уж нет никаких!
Сыщик посторонился, пропуская нежданного гостя к столу. Тот выдохнул с облегчением и начал разматывать клеенку.
— Не подумайте дурного, я вовсе не сумасшедший. Просто эту чертову штуку не запихнешь в подмышку, вот и пришлось…
Он приподнял золоченую загогулину за уголок, словно цилиндр.
— Дульцкий. Конрад Дульцкий. Звуковой мастер фирмы «Берлинер и Ко». Тысяча извинений за то, что вторгся без приглашения, но… Вы непременно должны это услышать!
Коротышка приладил трубу к граммофону.
— Я не люблю музыку, — предупредил сыщик, с любопытством заглядывая в рупор, расписанный изнутри зелеными листьями.
— Я тоже. Слушать одну и ту же песню по сто раз в день весьма утомительно. Мне ведь приходится лично проверять качество каждой пластинки… Но куда больше раздражают капризы господ артистов!
Дульцкий выудил из жилетного кармана табакерку и вытряхнул на ладонь дюжину серебряных иголок. Выбрал одну, остальные ссыпал обратно в коробочку.
— Третьего дня довелось записывать Шаляпина. Матерь Божья, как он рычит! Иглу сметает в сторону, будто ураганом — такой напор, такая страсть. Несколько заготовок запороли, пока подладились под его чертов бас. Федор Иваныч спел четыре арии из разных опер, а под конец, несколько народных песен. Запросил три тысячи рублей за все. Дорого, да. Но кто же откажет самому Шаляпину?!
Он сдул пылинки с черного диска.
— К тому же половину суммы дал Савва Иваныч. О, знали бы вы, как он обожает оперу.
— Очевидно, не настолько сильно, раз уплатил лишь половину, — улыбнулся Мармеладов.
— Зато он пригласил нас делать запись в своем доме на Сретенке. В музыкальной гостиной… Гостиная, ха! Это целый театр! Настолько огромный зал, что там даже рояль не сразу в глаза бросается. Рояль! Это вам не безделица. Например здесь, — Дульцкий оглядел комнату сыщика, — рояль точно не уместится… А в гостиной у Мамонтова кресла для публики в пять рядов! И вместо декораций, представьте себе, огромные стеклянные двери распахнуты прямо в цветущий сад. От этой красоты Шаляпин пришел в благодушное настроение и спел просто божественно. Потом уселся к столу, выпил водки и потребовал прослушать записи. Я поставил «Ноченьку». Ах, как трогательно она звучала. Нежно, невесомо… Федор Иваныч слушал, склонив голову. До самого конца, до последней протяжной ноты… А потом схватил диск и сломал пополам. Будто бес в него вселился. Кричит: «Врешь! Нельзя такое народу отдавать!» И глазами вращает так жутко! Вторую пластинку сдавил своими ручищами, осколки во все стороны так и брызнули. Остальные в камин швырнул. «Врешь, кочерыжка! Вр-р-решь!» Словно раскаты грома. Словно канонада на поле боя! Мамонтов бросился его успокаивать, а за ним и все семейство. Меня вытолкали взашей, не слушая возражений. Я кричу: «Аппарат верните!» Куда там… Три часа под окнами простоял, пока артист не уехал. Потом только пустили…
Звуковой мастер вздохнул и начал крутить ручку граммофона.
— Собрал я чемоданы, выгреб осколки из камина. Смотрю, а одна пластинка целехонькая. Повезло, что огня не зажигали, тот день, по счастью, теплый выдался. Не то, что нынешние хляби… Забрал ее с собой, все-таки хоть какая-то память.
— Деньги вам Шаляпин, разумеется, не вернул.
— Ни копейки… Я ему вчера отправил записку с этим вопросом. Он в ответ черкнул: «Я спел великолепно и гонорар заслужил. Не моя беда, что вы так отвратительно сделали свою работу!» И не подписался, szelma. Знает, что его автограф дорого стоит!
— Никогда не понимал, зачем люди покупают автографы знаменитостей, — пожал плечами сыщик. — Положим, для подделки векселей — это еще хоть как-то объяснимо. Но для коллекции… Глупость несусветная. А что же, запись и впрямь ужасна?
— Наоборот! На редкость удачная. Каждый вздох, каждая интонация… На самом деле Шаляпин переживает, что когда его пластинки разойдутся в тысячах копий, никто не купит билет в театр, чтобы послушать оригинал. Многие артисты боятся этого, но они ни в жизнь не признаются… Потому и виноватят мастера… А у меня звук идеальный! Вот, сами убедитесь.
Дульцкий опустил иглу на краешек пластинки. Из трубы послышались хрипы и негромкое шипение, а потом грянул голос:
— На земле весь род людской!
Чтит один кумир священный…
Поразительно! Шаляпин пел как будто в коридоре, из-за приоткрытой двери, или здесь же в каморке, спрятавшись за плотной ширмой. Так близко, что даже слегка оглушал.
— Признайте, совсем другое ощущение?! — воскликнул мастер. — Гораздо внушительнее, чем со сцены, да?
Мармеладов кивнул, скомкал носовой платок и засунул в раструб, чтобы уменьшить громкость звука.
