Статский советник отдернул тяжелые шторы.
— Вста‑а‑ать, ироды! — рявкнул он. — Живо встать!
Лаптев, моргая спросонья, вытянулся по стойке смирно, нащупывая непослушными пальцами крючок, чтобы застегнуть ворот мундира. Молодой следователь петербургской полиции старался все делать по уставу, и в девятнадцати случаях из двадцати его старания вознаграждались одобрительной улыбкой Куманцова. Но не в этот раз.
В этот раз глава сыскного отделения принес с собой громы и молнии.
— Три дня псу под хвост! Три дня. Убийца бродит на свободе, а они дрыхнут!
— Но Григорий Григорьевич… Три ночи без сна… Предел человеческих возможностей… — лепетал Лаптев. — Я только на мгновение глаза сомкнул…
— Отговорки! — продолжал яриться начальник. — Сплошные отговорки! Разве прежде вам не поручали трудных дел? И все, — подчеркиваю, абсолютно все, — раскрывались по горячим следам. Теперь же след давно простыл, а у вас ни зацепок, ни мотива, ни подозреваемых.
Он замолчал и подозрительно принюхался.
— Волгин, а ты случайно не пьяный?
— Обижаете, Ваше высокородие! — откликнулся косматый детина за дальним столом. — Отчего же — случайно? Я нарочно всю ночь заливал в себя дешевую отраву из питейного дома на Лиговке. Мне сейчас и без вашей выволочки так муторно, что голову от бумаг поднять не могу.
— Постыдился бы! Чиновник по особым поручениям и такое вытворяешь. Сегодня же вышвырну из уголовного сыска с позором!
Волгин вытер замызганным рукавом слюну и чернила со своей помятой физиономии. Нетвердо поднялся на ноги, но тут же зашатался и плюхнулся обратно в кресло.
— О‑ох… Лучше уж сегодня вы меня вышвырнете за пьянку, чем завтра меня, вместе с вами турнут, — он покосился на портрет министра внутренних дел Горемыкина[1], висевший в простенке между двух шкапов, — за недостаточное рвение и вопиющую непригодность к сыскному делу.
— Типун тебе на язык!
Статский советник рассвирепел настолько, что даже замахнулся на подчиненного, но в последний момент сдержался, не ударил. Сел на подоконник, привалившись затылком к рассохшемуся переплету. Прав пьянчуга. Высказал ту же самую мысль, что с утра не давала покоя Куманцову: убийцу надо изловить в течение ближайших суток. Иначе сошлют из столицы куда подальше, да там и сгноят. Тут уж без разницы — в Мурманск, в Туркестан или на Амур. Велика империя, медвежьих углов в избытке.
Остается уповать лишь на чудо.
— Письма из Москвы нет? — спросил он, помолчав немного.
— Так ведь позавчера только депешу отправили, — Лаптев все еще стоял, вытянувшись во фрунт, хотя и слегка покачиваясь. — Значит, адресату доставили вчера, ближе к ночи. Даже если он сразу сядет ответ писать и потом поспешит на почтамт, письмо раньше завтрашнего утра не привезут.
— Хорошо бы с утра… Садись ты уже, бестолочь! Чего маячишь? Да, хорошо бы с утра. Может московский сыщик подскажет, чего мы не заметили. Я тогда у министра отсрочку смогу выторговать.
— Зря надеетесь, — Волгин почесал ухо и снова опустил голову на кипу бумаг. — Вы как себе это представляете? Сядет сыщик в кресло, прочтет письмецо и тут же имя убийцы назовет? Нет, не настал еще тот черный день, когда Москва хоть в чем‑то сумеет Петербургу нос утереть.
— Отставить разговорчики! Этого человека мне рекомендовал сам Порфирий Петрович… Царство ему небесное! А он за просто так людям оды не пел, — Куманцов испытал это на собственной шкуре, его г‑н N похвалил лишь однажды, и то вскользь, хотя глава уголовного сыска лично арестовал троих бандитов и при этом получил пулю в живот, еле выкарабкался с того света. — Он всегда говорил: «Ежели головоломка не собирается, подбросьте ее Мармеладову. Тот мигом сообразит». Тебе, Волгин, такой рекомендации никогда не дадут.
— А мне оно надо?! — зевнул пропойца. — Рекомендации… По мне, так все это пустые слова. Никто не сумеет вычислить преступника по одному письму.
— Это зависит от того, что в письме сказано, — статский советник резко повернулся к Лаптеву. — Ты ведь ничего не забыл? Дело изложил со всеми подробностями?
Тот вновь вскочил, одергивая мундир.
— Так точно‑с!
— Да что ты все выпрыгиваешь? — поморщился Куманцов. — Прекрати немедленно!
Молодой следователь достал из ящика несколько листов, сшитых за уголок суровой нитью.
— У меня черновик сохранился. Могу прочесть.
— Хм… Ты что же, все письма на черновик пишешь?
— Лишь те, за которые после не хочу краснеть.
Он тут же и покраснел. Закашлял, чтобы скрыть смущение, и стал читать нараспев, словно молитву на клиросе.
— «Здравствуйте, достопочтенный Родион Романович! Обращаюсь к вам…»
— Ты расшаркивания пропускай, — перебил Куманцов. — Переходи сразу к сути.
— Как прикажете, — Лаптев перевернул страницу. — Вот здесь уже суть: «Надворный советник Сомов, пятидесяти двух лет от роду, проживал по адресу…»
— Издеваешься?! Зачем сообщать адрес? Его же не дома убили. Дай‑ка мне твою писанину, — статский советник пробежал глазами по строчкам и скривился. — Ох и почерк у тебя… Надеюсь, начисто переписал с куда большим старанием? Эту страницу тоже можно пропустить. Перегрузил ты, братец, перегрузил. Вот скажи, какая разница кем служил покойник? А ты пишешь, что он инспектор учебных заведений, да еще и стаж указываешь. Думаешь, ему отомстили за то, что велел в какой‑нибудь гимназии заменить синие чернила зелеными?
