Мишель Монтень. Опыты. Книга первая - [146]
Внимательно вчитываясь в «Опыты», мы убеждаемся, что скептицизм выступает в них не как гносеологическое учение, а как особый прием критики, острием своим направленный прежде всего против догматизма средневекового мировоззрения, против религиозного фанатизма и мракобесия. Скептицизм Монтеня носит характер своеобразной формы общественного протеста. Монтень тем самым предстает во многих отношениях одним из видных предшественников философии французского буржуазного просвещения XVIII в. (см. ниже, стр. 456, 462 и др.).
Монтень отстаивает скептицизм, с тем чтобы иметь возможность все поставить под сомнение. При решении такого острого для его времени вопроса, как вопрос о взаимоотношении разума и «откровения», знания и веры, Монтень использовал свое скептическое оружие. Ополчаясь не против разума вообще, а против разума, поставленного на службу теологии, он доказывал неспособность человеческого разума проникнуть в сферу религии и несостоятельность всех попыток рационального обоснования сверхъестественного религиозного «откровения». Догматы религии недоказуемы с помощью разума. Поэтому разум, освобожденный от связи с верой, должен пользоваться свободой и независимостью в земных человеческих делах (ср. с аргументацией Омер Талона, стр. 427). Монтень ясно разграничивал, области знания и веры. Он раскрепощал, таким образом, философию, которая получала теперь возможность обратиться к проблемам научного познания мира. Скептицизм, как видим, служил Монтеню для подрыва основ всякой теологии. Этими же положениями скептицизма определялась позиция Монтеня по отношению к традиционным верованиям. Внутренне Монтень был сторонником полной свободы совести, но вовне он требовал подчинения официальной государственной религии и не признавал индивидуальных отклонений от нее. Все эти сверхэмпирические вопросы — как доказывал Монтень в самой обширной главе «Опытов» «Апологии Раймунда Себундского» (кн. II, гл. XII) — недоступны компетенции человеческого разума и в них следует руководствоваться обычаем, тем, что принято большинством, иначе общественное спокойствие будет нарушено, как это показывает пример происходящих во Франции гражданских войн. Таким образом, государственный интерес, забота о сохранении государства, о прекращении гражданских войн, а не стимулы религиозного характера побуждали Монтеня внешне придерживаться официальной католической религии. Но подлинное отношение Монтеня к церкви лучше всего характеризуется его неустанной борьбой против господства теологии над умами людей. Весьма показательным в этом отношении является его непримиримо отрицательное отношение к ведовским процессам и колдовству вообще, в которые верили многие выдающиеся умы XVI в. и продолжали еще верить в XVII столетии. Борясь с верой в колдовство, Монтень выступал по очень актуальному для его современников вопросу. Он ополчался против обильного потока специальной литературы, созданной писателями — демонологами.
Во Франции «демонологические» трактаты во времена Монтеня получили широкое распространение, и среди авторов их были люди, пользовавшиеся широким признанием, как, например, Жан Боден.
«Мне уши прожужжали тысячами подобных росказней, — жалуется Монтень. — Три человека видели его однажды на востоке, три других на следующий день на западе, в такой-то час, в таком-то месте, так-то одетым. Уверяю, что в этом я не поверил бы и самому себе. Насколько естественнее и правдоподобнее предположить, что два человека лгут, чем допустить, чтобы кто-нибудь мог перенестись, подобно ветру, за 12 часов с востока на запад. Насколько естественнее предположить, что наш здравый смысл не устоял перед натиском нашего сбитого с толку воображения, чем допустить, что один из наших ближних был унесен во плоти каким-то посторонним духом на метле через печную трубу!» [883]. Монтень изучил процесс одной такой «ведьмы», много беседовал с ней и пришел к выводу, что подобным субъектам надо скорее давать чемерицу — средство, считавшееся лекарством против душевных болезней, — чем цикуту (яд). И вообще, — иронически замечает Монтень, — «надо очень высоко ставить свои гипотезы, чтобы ради них изжарить человека живьем» [884]. Если вспомнить, что Жан Боден, к которому Монтень относился с большим уважением, считал отрицание реальности ведовства кощунством, граничащим с атеизмом, и в своей «Демономании колдунов» — пространной книге о колдовстве — требовал пыток и костра для ведьм, что еще сто лет спустя Лабрюйер, книга которого являлась как бы зеркалом общества времен Людовика XIV, не находил возможным высказаться отрицательно о реальности колдовства, — я ограничусь лишь этими двумя достаточно известными именами, — то легко представить себе, насколько прогрессивными были взгляды Монтеня в вопросе о ведовстве.
