Мишель Монтень. Опыты. Книга первая - [145]

Обращает на себя внимание язык и форма изложения «Опытов». Как правило, языком ученых произведений, и в частности философских, был во времена Монтеня латинский. Монтень порывает с этой традицией, нарушенной уже до него Рамусом, и при писании «Опытов» обращается к живому, повседневному французскому языку, нередко пользуясь даже народными, провинциальными терминами. Монтень решительно заявляет, что предпочитает пользоваться образным языком парижского рынка, чем закорузлым ^{4} языком ученых. «Поиски новых выражений и малоизвестных слов, — говорит он, — происходят от ребяческого тщеславия педантов. Почему я не могу пользоваться той же речью, какою пользуются на парижском рынке» [878]. Это придает языку «Опытов» поразительную силу, непринужденность и свежесть. Монтеня меньше всего можно было бы назвать пуристом в языке. «Слова должны служить и повиноваться мне, — пишет Монтень, — и если французское слово не годится в данном случае, то пусть его место займет гасконское» [879]. Монтень удивительно точно сам определил свою писательскую манеру: «Речь, которую я люблю, — сообщает он в первой книге „Опытов“, — это бесхитростная, простая речь, такая же на бумаге, как на устах… Она не должна быть ни речью педанта, ни речью монаха, ни речью сутяги, но скорее солдатскою речью» [880]. Таково литературное оформление «Опытов».

В предпосланном «Опытам» обращении к читателю Монтень заявляет, что он писал свою книгу, не ища славы и не для того, чтобы принести какую-нибудь пользу читателям, а предназначал ее для своих родных и друзей, чтобы после его смерти, которая уже не за горами, — они могли по ней восстановить его облик, его характер. Он сам, — говорит Монтень, — тема своей книги, написанной без всяких прикрас, безыскусственно.

Приведенные слова Монтеня, по-видимому, выражали его умонастроение в какой-то момент писания «Опытов», но они не раскрывали перед читателем предназначения книги. Начать с того, что Монтень явно рассчитывал на некий более обширный круг читателей, чем кучка близких и родных. В самом деле, для своих родных и друзей не печатают книги о себе в типографии и не переиздают ее с тщательными изменениями и дополнениями, вносимыми на протяжении двух десятилетий. В действительности замысел Монтеня был значительно сложнее и несомненно подвергся изменениям в течение двадцатилетней творческой истории «Опытов». И «Опыты» заняты отнюдь не одним их автором, хотя описание характера Монтеня, его привычек, настроений, раздумий и пр. занимают в «Опытах» исключительно большое место. «Что за странная фантазия, — восклицает в одном месте Монтень, — многие вещи, о которых я не хотел бы говорить отдельному человеку, я их сообщаю публике; и разузнать о моих самых сокровенных мыслях и настроениях я отсылаю своих преданнейших друзей в книжную лавку» [881].

И действительно, чего-чего только мы не узнаем о Монтене в этой книжной лавке! Можно было бы заполнить множество страниц описанием разных привычек Монтеня, его душевного склада, его мыслей и чувств. Монтень, который, по его словам, пристальнейшим образом следит за собой, у которого глаза непрестанно направлены на себя, уделяет этой стороне дела огромное внимание. Такого тонкого и точного самоанализа, самонаблюдения не найти ни у одного из предшествующих авторов. Монтень словно применил открытый примерно ко времени составления «Опытов» микроскоп к душевным явлениям и увидел целый, до того неизвестный, мир психических переживаний. Иные страницы «Опытов» точно написаны каким-нибудь тонким романистом и психологом XIX или XX в.

Если бы «Опыты» были, как сообщал в предисловии их автор, только книгой о Монтене, то и тогда они представляли бы один из интереснейших человеческих документов по полноте и правдивости изображения такой своеобразной фигуры, как Монтень. Но в действительности «Опыты» далеко вышли за пределы этой любопытной, но все же частной темы. Непрестанно следя за собой и изучая себя, сравнивая результаты этого микроскопического самоанализа с наблюдениями над окружающими людьми, над происходящими событиями, Монтень пришел к ряду выводов общего порядка, сделавших его «Опыты» книгой о человеке нового нарождавшегося буржуазного общества и поколения Монтеня, в частности. И особую ценность придает «Опытам» этот анализ человеческой природы, раскрываемой им совершенно по-новому. Чтобы оградить себя и свою книгу от костра и преследований, Монтеню часто приходилось прибегать к эзоповской манере и излагать свои мысли приглушенно, в противоречивой, нередко парадоксальной форме [882]. Не подлежит сомнению, что «Опыты» характеризуются широким и разносторонним охватом окружавшей Монтеня социальной действительности и сугубо критическим подходом к изображаемым явлениям. «Опыты» оказались насыщенными широким общественным содержанием, они оказались вольнодумным и вольнолюбивым произведением, в котором его автор ведет упорную и неустанную борьбу с важнейшими устоями феодально-церковной идеологии.

В этой борьбе Монтень, как сказано, применил и ввел совершенно новое оружие. Этим оружием явилась его скептическая философия, его так называемый пирронизм, получивший обобщающее выражение в известной формуле