Глава I
Различными средствами можно достичь одного и того же
Если мы оскорбили кого-нибудь и он, собираясь отметить нам, волен
поступить с нами по своему усмотрению, то самый обычный способ смягчить его
сердце — это растрогать его своею покорностью и вызвать в нем чувство
жалости и сострадания. И, однако, отвага и твердость — средства прямо
противоположные — оказывали порою то же самое действие.
Эдуард, принц Уэльский [1], тот самый, который столь долго держал в
своей власти нашу Гиень [2], человек, чей характер и чья судьба отмечены
многими чертами величия, будучи оскорблен лиможцами и захватив силой их
город, оставался глух к воплям народа, женщин и детей, обреченных на бойню,
моливших его о пощаде и валявшихся у него в ногах, пока, подвигаясь все
глубже в город, он не наткнулся на трех французов-дворян, которые с
невиданной храбростью, одни сдерживали натиск его победоносного войска.
Изумление, вызванное в нем зрелищем столь исключительной доблести, и
уважение к ней притупили острие его гнева и, начав с этих трех, он пощадил
затем и остальных горожан.
Скандербег [3], властитель Эпира, погнался как-то за одним из своих
солдат, чтобы убить его; тот, после тщетных попыток смягчить его гнев
униженными мольбами о пощаде, решился в последний момент встретить его со
шпагой в руке. Эта решимость солдата внезапно охладила ярость его
начальника, который, увидев, что солдат ведет себя достойным уважения
образом, даровал ему жизнь. Лица, не читавшие о поразительной физической
силе и храбрости этого государя, могли бы истолковать настоящий пример
совершенно иначе.
Император Конрад III, осадив Вельфа, герцога Баварского, не пожелал ни
в чем пойти на уступки, хотя осажденные готовы были смириться с самыми
позорными и унизительными условиями, и согласился только на то, чтобы дамам
благородного звания, запертым в городе вместе с герцогом, позволено было
выйти оттуда пешком, сохранив в неприкосновенности свою честь и унося на
себе все, что они смогут взять. Они же, руководясь великодушным порывом,
решили водрузить на свои плечи мужей, детей и самого герцога. Императора до
такой степени восхитил их благородный и смелый поступок, что он заплакал от
умиления; в нем погасло пламя непримиримой и смертельной вражды к
побежденному герцогу, и с этой поры он стал человечнее относиться и к нему и
к его подданным [4].
На меня одинаково легко могли бы воздействовать и первый и второй
способы. Мне свойственна чрезвычайная склонность к милосердию и
снисходительности. И эта склонность во мне настолько сильна, что меня, как
кажется, скорее могло бы обезоружить сострадание, чем уважение. А между тем,
для стоиков жалость есть чувство, достойное осуждения; они хотят, чтобы,
помогая несчастным, мы в то же время не размягчались и не испытывали
сострадания к ним.
Итак, приведенные мною примеры кажутся мне весьма убедительными; ведь
они показывают нам души, которые, испытав на себе воздействие обоих
названных средств, остались неколебимыми перед первым из них и не устояли
перед вторым. В общем, можно вывести заключение, что открывать свое сердце
состраданию свойственно людям снисходительным, благодушным и мягким, откуда
проистекает, что к этому склоняются скорее натуры более слабые, каковы
женщины, дети и простолюдины. Напротив, оставаться равнодушным к слезам и
мольбам и уступать единственно из благоговения перед святынею доблести есть
проявление души сильной и непреклонной, обожающей мужественную твердость, а
также упорной. Впрочем, на души менее благородные то же действие могут
оказывать изумление и восхищение. Пример тому — фиванский народ, который,
учинив суд над своими военачальниками и угрожая им смертью за то, что они
продолжали выполнять свои обязанности по истечении предписанного и
предуказанного им срока, с трудом оправдал Пелопида
