Мировая республика литературы - [90]

. «Это было тогда, когда я научился точно определять именно это время года [конец весны], ассоциировать с ним некое состояние цветов, деревьев, реки»[374]. Об этом неистовом стремлении врасти в страну, познать ее повседневную «интимность», овладеть ее историей, чтобы ее присвоить, он постоянно вспоминает, чтобы сгладить то, что он воспринимает как недостаток или пробел: «Меня постоянно пронизывало ощущение древности этих земель, их освоенности человеком […] я жил теперь в унисон с пейзажем, с этой одинокой местностью, впервые со дня моего приезда в Англию[375]». Чтобы покончить со своим крайне неприятным положением чужака — без истории, без литературы, без страны, без традиций, без собственной культуры — т. е. со всем, что он называет своим «неверным прошлым»[376], он погружается в «английскость».

Несомненно, именно этим объясняются его решительно английское видение мира, его почти провокационное стремление казаться более английским, чем сами англичане, более ностальгическое, чем у них, отношение к Империи и к утраченному могуществу Англии, наконец, гордость, с которой он объявлял себя продуктом западной цивилизации. Его речь, опубликованная в «Нью — Йоркском книжном обозрении», одно название которой («Наша универсальная цивилизация»[377]) уже подразумевает, что слияние достигнуто, стала блестящей иллюстрацией его полной самоидентификации с ценностями Британской империи. Сравнивая, по — видимому, объективно, два типа колониализма, европейский и мусульманский, он осуждает последний[378] и с гордостью говорит о своей принадлежности к первому: «И если мне придется описывать универсальную цивилизацию, то это та цивилизация, которая позволила мне проделать этот путь с периферии в центр». Нейпол придерживается этой позиции, одновременно консервативной, разочарованной и, наконец, невозможной: цвет кожи без конца напоминает ему о своеобразном «предательстве» в отношении себе подобных — бывших жителей английских колоний.

Даже его взгляд на современную Индию, сложный, болезненный и двойственный[379] — это отпечаток той странной и печальной ясности, которая позволяет ему почувствовать, прежде всего на примере достижений национальной независимости, отметину, оставленную английским наследием. Его позиция относительно Индии, одновременно близкая и отстраненная, позволяет ему делать такие парадоксальные высказывания, как: «История древней Индии написана ее завоевателями»[380]. Даже сами понятия родины, народного наследия, культуры и цивилизации, на которых позднее вырастет индийское националистическое движение, вытекают из английской концепции мира и истории. Ведь сам он, еще ребенком, в далеком Тринидаде, узнал, «что Гете сказал о «Шакунтала», индийской пьесе на санскрите, которую сэр Уильям Джонс перевел на английский в 1789 году.»[381]

Таковы парадоксы и тупики, в которые, как он сам это вскоре замечает, попадается Нейпол. И даже его пессимистическое видение Англии, его консервативная ностальгия по пастушескому краю, по усадьбам, видавшим былое величие и его закат, его почти колониальное сожаление о британском могуществе также свидетельствуют о странном смещении точки зрения, о его безоговорочном приятии английского мировидения, с которым он, тем не менее, так и не смог слиться органически. «Олимпийское отвращение Нейпола» (по выражению Рушди[382]), в результате которого у него появляется подобный циничный и разочарованный взгляд на страны третьего мира, как в его литературных произведениях (например, «Guérilleros»[383]), так и в репортажах — это также следствие его положения «ассимилированного», «предателя» в условиях колонии, радикального скептика.

Его решительный поиск «английскости», вознагражденный дворянским титулом, полученным от королевы Англии, естественным образом оказался в ущерб поиску формы и стиля. Его политический консерватизм — пользуясь лингвистическим термином, своего рода гиперкоррекция, — в отношении политического и литературного пространства Англии нашел отражение в его творчестве. Традиционный характер всего повествования у Нейпола точно в духе его трогательных поисков самоидентификации. Писать как англичанин — значит соответствовать английским канонам.

Анри Мишо: что такое иностранец

Путь Анри Мишо в определенном смысле напоминает путь Нейпола, не считая того, что Мишо — выходец из пространства, подчиненного не политически, а лингвистически: франкоязычная Бельгия остается в лингвистической зависимости от Франции. Мишо, родившийся в Бельгии, отказался от судьбы национальных поэтов и пытался забыть о своем бельгийском происхождении и заставить забыть о нем остальных, чтобы «стать» французским поэтом. Общий язык и, не считая акцента, отсутствие внешних признаков принадлежности к иностранному национальному сообществу благоприятствовали его почти стихийной интеграции в сообщество поэтов центра.

Как валлонец, Анри Мишо имел возможность выбирать между диссимиляцией, т. е. выпячиванием своей региональной или национальной бельгийской сущности, и ассимиляцией с французским национальным пространством. Бельгиец, родившийся в Намюре в 1899 году, он лишь в 1925 году перебрался в Париж. Помимо акцента, о котором он упоминает в одном стихотворении 1926 года (в позднейшей версии текста он исключит даже намеки на него