Мировая республика литературы - [37]

На протяжении XIX века Париж стал мировой столицей литературы, поскольку любовь к свободе, столь для него характерная, избавляет и от обособления, и от сепаратизма. Французы наименее национальная литературная нация, и в этом качестве Франция главенствует в литературном мире, формируя мировую литературу, признавая или не признавая литературой тексты, пришедшие с периферии. Она обладает реальной возможностью изъять пришедшие издалека тексты из узконационального, обособленного пространства и, объявив их ценными и полноценными, включить в контекст мировой литературы. Отстраняясь от национальных притязаний, Франция ратует в мире литературы за литературный универсализм, иными словами, за независимость, за существование вне национализма и интересов национальных идеологий. В этом смысле она может послужить образцом для подражания другим литературным миркам, стать поддержкой писателям, которые тоже стремятся создать независимую литературную среду, независимое литературное пространство.

Гринвичский меридиан или литературное время

Формирование литературного пространства при помощи соревнования и соперничества предполагает единую для всех участников меру времени: каждый сразу, без всяких возможных возражений, согласен иметь ориентир, эталон, с которым можно себя соразмерять. Этот ориентир — эталон, с одной стороны, имеет место в пространстве, он — центр центров, и даже соперники своим с ним соперничеством признают его центром, а с другой, это точка, с которой начинается отсчет литературного времени. По выражению Пьера Бурдье, литературное время — это своеобразный темп, в котором следуют одно за другим явления, становящиеся событиями в мире литературы, темп, присущий именно литературному процессу и совсем не обязательно совпадающий с историческим (читай, политическим) временем, которое повсюду официально узаконено. Литературное пространство само для себя устанавливает то «настоящее», по отношению к которому будут размещены все другие позиции, устанавливает ту точку, по отношению к которой будут расставлены все другие точки. Точно так же, как условная линия, названная «первым» меридианом, была проведена произвольно, но позволила реально упорядочить мировое пространство, поскольку благодаря введенным долготам стало возможно его измерять, «литературный меридиан» Гринвича позволяет измерять дистанцию, отделяющую каждого обитателя литературного пространства от центра. Эстетическая дистанция измеряется мерой времени. Первый литературный меридиан устанавливает настоящее время, точнее, с точки зрения литературного процесса: «современность». Таким образом, отдаленность произведения или группы произведений от центра измеряется их отставанием во времени от тех канонов, которые в данный конкретный момент представляют собой «сегодняшний день» литературы. С этой точки зрения и говорят, что вот это произведение «современно», что оно «сегодняшний день» (или наоборот, устарело); временные метафоры изобилуют в языке критиков. В зависимости от эстетической близости к определенным критериям произведение можно назвать «современным», «авангардным» или академичным, то есть созданным по образцам, принадлежащим прошлому литературы, или не соответствующим тем параметрам, которые рассматриваются как принадлежность настоящего времени.

Гертруда Стайн дала самое короткое определение местоположению современности: «Париж, — пишет она в «Париж- Франция» — находится там, где находится XX век»[155]. Париж — настоящее время литературы, столица современности. Совпадение Парижа с настоящим временем разного рода искусств и художеств происходит потому, что именно в нем производятся модные вещи, а мода основной параметр современности. В знаменитом «Путеводителе по Парижу», изданном в 1867 году, Виктор Гюго подчеркивает авторитет города — солнца не только в области политики и интеллектуальной жизни, но и в области вкуса и элегантности, то есть моды и современности: «Я предупреждаю вас, не носите другой шляпы, только парижскую. Бант, который вы видите на проходящей мимо вас женщине, — закон. Манера завязывать бант по — парижски — закон для всех стран»[156]. Именно таким образом и осуществляется господство Парижа. «Париж, — пишет дальше Гюго, — это власть. У этой власти нет суда, жандармов, солдат, послов, она действует проникновением, и поэтому всемогуща. Капля за каплей точит она человечество и меняет его. Эта власть вне официально признанных авторитетов; снизу, сверху, выше, ниже — Париж существует, и правит своей манерой существовать. Его книги, газеты, театр, индустрия, искусство, наука, философия, его привычки, становящиеся отчасти наукой, его моды, составляющие часть философии, его хорошее и плохое, его добро и зло, — все будоражит народы и их подталкивает»[157]. Иметь возможность диктовать, что модно и не модно в области одежды, впрочем, не только в области одежды, означает всерьез контролировать подступы к современности. Гертруда Стайн в присущей ей, на первый взгляд, простодушной, а на деле ироничной манере так представляет связь между модой и современностью: «В начале XX столетия мы искали новых направлений, и искали их первым делом во Франции. […] Нам было важно и то, что Париж — место, где создается мода. В Париж, где она создается, и ехали все в 1900 году. […] Любопытно, что искусство, литература и мода как — то связаны между собой. Два года тому назад все говорили, что с Францией покончено, она окончательно погибла, перешла в разряд второсортных и так далее, и тому подобное. А я отвечала, что не верю в это, потому что вот уже много лет, начиная с войны, шляпки не были так разнообразны, так очаровательны и сделаны так по — французски, как теперь. […] Я не верю, что страна, где искусство и литература так активны и полны мощи, клонится к закату. […] Париж был местом, которое подходило для тех из нас, кто хотел творить литературу и искусство XX века. И это было естественно»