Мировая республика литературы - [143]
Подобно Джойсу, Шмидт порывает как с консерватизмом и эстетизмом своей национальной культуры той эпохи, так и с политикой «Группы 47»: «Я торжественно заявляю свой протест против звания «немецкого писателя», — пишет он, — однажды этой нации тупоголовых быков вздумалось записать меня в этот разряд»[627]. Подобно Джойсу, в своей критике он будет затрагивать исключительно литературные вопросы — он, долгое время единственный в Германии будет занимать ту же позицию двойного отречения. Горячий поклонник дублинского романиста, с 1960‑х гг. он решает взяться за перевод «Поминок по Финнегану» с комментариями, но ни один издатель не берется за подобную книгу. Его открытость европейской современности и формальному авангарду сближает Арно Шмидта с англоязычной литературой и позволяет ему освободиться от стилистических правил и правил организации повествования, навязанных немецким послевоенным реализмом.
Джойс и Шмидт — братья по отрицанию националистических лингвистических и эстетических традиций и иерархий, в этом их позиции сходны. Напускной серьезности оба противопоставляют легкость, юмор и фарс, поэзии и возвышенности — прозу и прозаизмы. Само название сборника текстов Шмидта («Розы и порей») очень лаконично выражает суть его поэтики: перевернутые клише, нарушение поэтических традиций. Таким образом, он придает конкретность самым абстрактным и мимолетным ощущениям и позволяет по — новому взглянуть на самые тривиальные описания. Лиризму и метафизике он противопоставляет сарказм: «Хорошо бы все писатели могли голыми руками ухватиться за крапиву реальности. Они бы все показали нам: черный и липкий корень, грязно — зеленый кусачий стебель, нахально разлетающийся цветок… (Специально для критиков: заворачивайте, взвешено!)»[628].
Как Джойс в «Поминках по Финнегану» отстаивает самостоятельность литературного языка, так же Арно Шмидт борется за новую пунктуацию и упрощенную орфографию немецкого языка и настойчиво предлагает издателям и печатникам свои типографские нововведения: «Дело здесь не в безумном желании быть оригинальным любой ценой […], но в необходимости прогресса, необходимости совершенствования писательского инструментария»[629]. Различие между «два» и «2» становится опорой его выразительности, тонкой организации пауз в его тексте, с их определенной длительностью, и даже символом его свободы: «Если нам не дадут этой свободы, мы ее лишимся! А ведь это необходимо. Необходимо, чтобы сделать язык тем, чем он должен быть: мы должны без конца, все точнее, все с большей выразительностью воспроизводить реальность»[630]. Короче говоря, он выступает за использование литературного языка, свободного от официальных правил и норм, за то, чтобы писатель и литература могли на практике пользоваться своими самобытными средствами и приемами. Поэтому он резко разрывает отношения со своими издателями и будет публиковать свои последние книги (в том числе и «Вечер с золотой каймой»[631]) в виде автопубликации — здесь он сможет контролировать все этапы производства.
По примеру Джойса, он также с недоверием отзывается в своих книгах о том, кого принято считать великим национальным писателем, он заявляет о своем неприятии не столько поэзии, сколько прозы 1ете: «Гёте, с его обычным месивом бесформенной прозы…»[632]; «у Гёте проза — не художественная форма, а какая — то мешанина»[633]. Отказываясь принимать безоговорочную гегемонию Гёте в немецкой литературе, он выдвигает на первый план «второстепенных»: Виланда, Фуке, Тьека, Вецеля. Он особенно настаивает на своей независимости от национальных иерархий, от суда «народа», на который отданы литературные произведения: «Если народ рукоплещет тебе, — пишет он, — спроси себя: что дурного я сделал?! Если он рукоплещет и второй твоей книге, брось перо в крапиву: никогда тебе не быть великим […]. Искусство для народа?! Оставим этот лозунг нацистам и коммунистам»[634]. Эта независимая позиция в точности повторяет позицию Джойса, когда тот заявляет свой протест против политики театра Аббатства: «Художник, если он иной раз и обращается к народу, всегда позаботится о том, чтобы жить от него подальше […] демон народа опаснее демона пошлости»[635].
Джеймс Джойс и Арно Шмидт сделали то, на что никто до них не осмеливался: не считаясь с национальными запретами, пренебрегая темами, которые им навязывают, они заставляют принять свой язык и свою грамматику, свою прерывистую манеру повествования («последовательность сверкающих случайностей, наваленных вперемешку»[636]), они с ног на голову переворачивают национальные иерархии. Родство Шмидта и Джойса и историческое, и структурное — подобное же родство, как мы увидим ниже, объединяет Фолкнера с Хуаном Бенетом, Рашидом Буджедрой или Мариу Варгашем Льосой. В своих национальных пространствах они занимают сходные позиции, что и позволило им вытеснить традиционным для их культур литературным ценностям и правилам. Их предубеждение против национального языка делает особенно заметной их великолепную иронию, обновляет литературный язык и приводит к многочисленным литературным переворотам.
Бывают редкие моменты, когда в цивилизационном процессе наступает, как говорят немцы, Stunde Null, нулевой час – время, когда история может начаться заново. В XX веке такое время наступало не раз при крушении казавшихся незыблемыми диктатур. Так, возможность начать с чистого листа появилась у Германии в 1945‐м; у стран соцлагеря в 1989‐м и далее – у республик Советского Союза, в том числе у России, в 1990–1991 годах. Однако в разных странах падение репрессивных режимов привело к весьма различным результатам.
Сборник воспоминаний и других документальных материалов, посвященный двадцатипятилетию первого съезда РСДРП. Содержит разнообразную и малоизвестную современному читателю информацию о положении трудящихся и развитии социал-демократического движения в конце XIX века. Сохранена нумерация страниц печатного оригинала. Номер страницы в квадратных скобках ставится в конце страницы. Фотографии в порядок нумерации страниц не включаются, также как и в печатном оригинале. Расположение фотографий с портретами изменено.
«Кольцо Анаконды» — это не выдумка конспирологов, а стратегия наших заокеанских «партнеров» еще со времен «Холодной войны», которую разрабатывали лучшие на тот момент умы США.Стоит взглянуть на карту Евразии, и тогда даже школьнику становится понятно, что НАТО и их приспешники пытаются замкнуть вокруг России большое кольцо — от Финляндии и Норвегии через Прибалтику, Восточную Европу, Черноморский регион, Кавказ, Среднюю Азию и далее — до Японии, Южной Кореи и Чукотки. /РИА Катюша/.
Израиль и США активизируют «петлю Анаконды». Ирану уготована роль звена в этой цепи. Израильские бомбёжки иранских сил в Сирии, события в Армении и история с американскими базами в Казахстане — всё это на фоне начавшегося давления Вашингтона на Тегеран — звенья одной цепи: активизация той самой «петли Анаконды»… Вот теперь и примерьте все эти региональные «новеллы» на безопасность России.
Вместо Арктики, которая по планам США должна была быть частью кольца военных объектов вокруг России, звеном «кольца Анаконды», Америка получила Арктику, в которой единолично господствует Москва — зону безоговорочного контроля России, на суше, в воздухе и на море.
Успехи консервативного популизма принято связывать с торжеством аффектов над рациональным политическим поведением: ведь только непросвещённый, подверженный иррациональным страхам индивид может сомневаться в том, что современный мир развивается в правильном направлении. Неожиданно пассивный консерватизм умеренности и разумного компромисса отступил перед напором консерватизма протеста и неудовлетворённости существующим. Историк и публицист Илья Будрайтскис рассматривает этот непростой процесс в контексте истории самой консервативной интеллектуальной традиции, отношения консерватизма и революции, а также неолиберального поворота в экономике и переживания настоящего как «моральной катастрофы».