Мировая республика литературы - [141]

Будучи писателями национальными, подстрекатели первых литературных революций брали за основу литературу национальной традиции. Напротив, интернациональные писатели в поисках выхода из национальной замкнутости могли обращаться к транснациональному репертуару литературных возможностей. Используя те ценности, которые были в ходу на Гринвиче, они создали полюс автономности на том литературном пространстве, которое прежде было недоступно для всех интернациональных переворотов, и способствовали процессу унификации и сближению с литературными центрами. По тому же принципу самые независимые писатели в «малых» нациях часто становятся переводчиками, как мы указывали выше. Посредством перевода они привносят в свои литературы новые явления литературной современности. В странах с большим, но обесценившимся историческим капиталом интернациональные писатели одновременно и привносят культурные ценности извне, и становятся переводчиками своей родной литературы — они поднимают цену на свой национальный капитал в своей собственной стране. Так, Садек Хедаят был, как мы сказали выше, переводчиком Омара Хайяма на современный персидский, и он же переводил на персидский Кафку.

Как только национальный писатель — революционер признан, его опыт в свою очередь используется наиболее радикальными писателями из самых обездоленных литературных пространств, и его творчество причисляется к транснациональным литературным ресурсам. Так, Джойс одновременно находит и новую самостоятельную позицию внутри ирландского литературного пространства, и новый эстетический, идеологический и лингвистический выход из ситуации литературной зависимости. Существует такая интернациональная генеалогия, такой пантеон великих людей, классиков мировой литературы — например, Ибсен, Джойс и Фолкнер — в который входят все великие новаторы, сыгравшие важную роль в раскрепощении периферийных и зависимых литературных пространств. Этих классиков писатели периферии могут противопоставить той академической генеалогии, тем национальным или колониальным литературным пантеонам, какими их традиционно видит центр.

Эти интернациональные писатели — революционеры сами знакомы и с положением литературной зависимости, и с эстетическими нововведениями в мировой литературе. В их распоряжении весь спектр технических приемов, все мировые ресурсы, и поэтому их литературные возможности не ограничены. Они — одновременно — и классики мировой литературы, канонизированные центром, и литературные бунтари и еретики. Только великие литературные бунтари способны распознать в истории литературного пространства тех, кто, оказавшись в аналогичной ситуации — ситуации зависимости, — сумел найти из нее выход и обогатил своим опытом мировую литературу. И вот они используют в своих целях по — новому истолкованный опыт признанных классиков — так Джойс поступает с Данте, так Генри Рот поступит с Джойсом, а Хуан Бенет — с Фолкнером.

Такие революционеры, как Джойс или Фолкнер[622], предоставляют писателям из обездоленных литературных пространств новые возможности сократить дистанцию, отделяющую их от центра. Своей деятельностью они опережают время — своим формальным и стилистическим новаторством они превращают то, что было знаком их литературной (а часто и экономической) бедности, в литературные «ресурсы», открывают путь к обновлению. Радикальным образом меняя общественные представления о границах допустимого в литературе, вводя в нее прозаизмы, сексуальность, непристойности, каламбуры, банальность урбанистической обстановки (в случае Джойса), бедность и сельские реалии (в случае Фолкнера), они дают писателям с периферии, ранее не имевшим доступа к литературной современности, возможность вступить в игру, имея свой собственный набор средств.

Данте и ирландцы

То, как ирландцы (сначала Джойс, затем Беккет и Хини) использовали Данте и его литературную репутацию, может, несомненно, служить парадигмой использования признанных классиков писателями — бунтарями в своих революционных целях. Они воспользовались — в качестве самого благородного из возможных примеров — творчеством тосканского поэта, превратили его в орудие борьбы ирландских поэтов — космополитов и антинационалистов. Значение литературно — лингвистического проекта Данте в его трактате «De vulgari eloquentia» («О народном красноречии»), могли понять лишь писатели, перед которыми вплотную встал вопрос взаимоотношений национального языка с литературным. И вот сначала Джойс, а следом за ним Беккет придают новую актуальность «подрывной» деятельности тосканского поэта[623]. Данте становится одновременно и литературным достоянием, и орудием борьбы для наиболее космополитически настроенных писателей ирландского литературного пространства.

Мы знаем, как Джойс любил Данте, как его, еще в восемнадцать лет, прозвали «дублинским Данте» и как он строил всю свою жизнь по образцу великого тосканского изгнанника. Но именно Беккет, так восхищавшийся Джойсом и так хорошо знавший его творчество, сделает очевидным совпадение его позиции с позицией Данте. В первые месяцы 1929 г. он действительно пишет для Джойса в «Our Examination Round his Factification for Incamination of Work in Progress», сборник, задуманный последним как ответ ожесточенной англо — саксонской критике «Творческого процесса», публиковавшегося в это время в разных журналах под этим невыразительным названием. В своем очерке «Данте… Бруно. Вико… Джойс»