Мировая республика литературы - [140]

Это явление хорошо прослеживается на примере Латинской Америки. Период так называемого «бума», т. е. международного признания латиноамериканских авторов после присуждения Астуриасу Нобелевской премии, положил начало притязаниям на самостоятельность. Признание этих романистов и интерес к их эстетической специфике позволили им всем вместе отречься от того, что Альфонсо Рейес (1889–1959) назвал «рабской привязанностью» испано — американской литературы, и отказаться от политического «функционализма». «Литература испанской Америки, — утверждает Карлос Фуэнтес, — чтобы существовать, должна была преодолеть препятствия плоского реализма, национализма с его гигантоманией и догматизма. Начиная с Борхеса, Астуриаса, Карпентьера, Рульфо и Онетти, испано — американский роман развивался со всей стремительностью, присущей реализму и его законам»[619]. Начиная с 70‑х, т. е. с первых лет «бума», в этом транснациональном литературном пространстве велись споры между приверженцами литературы с национальной направленностью и политически ангажированной (как правило, это были сторонники кубинского режима) и сторонниками литературной самостоятельности. Само появление подобных споров уже говорит о том, что процесс автономизации набирает силу. И уже в 1967 г. Хулио Кортасар, приверженец Кастро и сандинистов высказывается, тем не менее в пользу литературной самостоятельности. После двух путешествий на Кубу он писал главному редактору кубинского журнала «Casa de las Americas»: «Вернувшись во Францию после этих двух путешествий, я лучше понял две вещи. С одной стороны, моя личная и интеллектуальная вовлеченность в борьбу за социализм […]. С другой стороны, мой труд писателя будет ориентироваться на мой стиль бытия, и если даже в какой — то момент он отразит эту мою вовлеченность, это тоже произойдет в соответствии с моими соображениями об эстетической свободе, по которым в настоящий момент я пишу роман, чье действие происходит практически вне времени и исторического пространства. Рискуя разочаровать догматиков и сторонников искусства на службе масс, я продолжаю быть «хронопом», который пишет для своего личного удовольствия или страдания, без каких- либо уступок, без «латиноамериканских» или «социалистических» обязательств, a priori прагматических»[620].

«Эксцентрики» в прямом смысле слова, эти писатели «второго поколения» станут деятелями великой литературной революции: у них особое оружие, с помощью которого они меняют установленный в литературе порядок. Они обновляют и переворачивают с ног на голову формы, стили и литературные законы, наиболее прочно установившиеся на Гринвиче, и таким образом меняют и сами критерии современности, и основы всей мировой литературы. Революции, совершенные в литературе Джойсом и Фолкнером, были столь масштабны, что они принципиально изменили саму меру литературного времени. Они были и для многих до сих пор остаются критерием оценки всех последующих литературных произведений, претендующих на признание в мировом масштабе.

По этим критериям был выработан целый набор эстетических стратегий, опробованных в различных исторических контекстах. Накопленное таким образом литературное достояние могло пригодиться прежде всего писателям с периферии. Этот капитал позволил зависимым писателям более совершенными и конструктивными методами добиваться литературной свободы. Достояние, накопленное мировой литературой, позволяет всем писателям зависимых стран обмениваться стилистическими, лингвистическими и идеологическими решениями. И вот, в наши дни литература обладает целым спектром возможностей, которыми могут воспользоваться писатели, чтобы выработать, каждый в своей культурной ситуации, в своем лингвистическом и национальном контексте, свой собственный (эстетический, лингвистический, формальный…) выход из положения литературного неравенства. Такие, как Дарио, Пас, Киш или Бенет, отправляются в литературные центры, чтобы ознакомиться с теми литературными богатствами и приемами, которые до тех пор были для них неизвестны или запретны, — таким образом они закладывают литературные основы своих «малых» наций. Мы помним, что Октавио Пас, отдавая себе отчет в необходимости знакомства с центром, с его «литературным временем», решает «отправиться на поиски» настоящего времени и «принести его в свои земли»[621]; «…новое было за границей, — пишет он, — нам нужно было его ввезти»'. Время — это главное, чего им не хватает. Поэтому им придется прибегнуть к стратегии «кратчайшего пути», или, как я назвала ее в этой книге, к «ускорителю времени», по примеру национальных писателей, но иными методами. Писатели — новаторы с периферии в процессе расширения международного литературного пространства очень скоро смогут воспользоваться транснациональным «еретическим» достоянием, накопленным со времен первых литературных революций, увенчавшихся успехом. Такие движения, как натурализм, сюрреализм, джойсовская или фолкнеровская революции, каждое в свое время, в своей стране и в своем историческом и политическом контексте будут открывать литературам периферии новые выходы из зависимого положения.