Мировая республика литературы - [128]
Они хотят дать «письменность», т. е. грамматическую кодификацию и литературное существование, народному языку, который до сих пор существовал исключительно в устной форме[564]: «О акцент, — пишет Рамю, — ты есть в наших словах, ты есть в наших заметках, но тебя еще нет в нашем письменном языке. Ты в жестах, ты в походке…»[565] Что касается антильских писателей, они говорят о необходимости «снабдить креольский язык своим синтаксисом, своей грамматикой, своей лексикой […], своим собственным письмом (пусть даже это последнее будет далеко от французских обычаев), своими интонациями, своими ритмами, своей душой […], своей поэтикой»[566].
Как и везде в мире в эпоху литературного становления, писатели здесь первым делом начали пользоваться тем материалом, который предоставляла им народная устная культура. Так, писатели Мартиники утверждают в начале своего манифеста: «Антильская литература пока не существует. Мы в до — литературном состоянии»[567]. Поэтому фундаментом этой новой литературы станет устная традиция и народная культура: «Кладезь сказок, притчей, считалок, песен и т. п., устная традиция — наш разум, по ней мы читаем этот мир […]. Вернуться к ней, непременно, чтобы прежде всего установить эту культурную преемственность (которая сродни восстановленной исторической преемственности), без которой трудно установить сущность коллектива […]. Просто вернуться к ней, чтобы утвердить исконную выразительность нашего народного гения […]. Короче говоря, мы сделаем такую литературу, которая ни в чем не противоречит новым литературным требованиям и уходит корнями в традиционные формы нашей устной культуры»[568].
Задача Рамю заключается в том, чтобы восстановить «реальность» водуазского народного языка. Как основоположник нового «стиля» и как уроженец крестьянской страны, Рамю борется за литературное употребление реально существующих водуазских народных языковых традиций. Стилистическая революция, которую он устраивает в 20‑е годы (и которую история литературы приписывает исключительно Селину), заключается в том, чтобы предоставить «народу» слово в романном повествовании, чтобы дать ему роль со словами, а затем и роль рассказчика в романе. В его книгах народная речь сосредоточена не только в диалогах, она вплетена в саму ткань повествования. Все это (не считая политической позиции) в точности повторил в 1980‑е годы шотландский романист Джеймс Кельман в своем формальном, лингвистическом, эстетическом и социальном эксперименте. В письме к Клоделю Рамю говорит о проблеме дистанции, которая традиционно разделяет литературу и народный язык, и дает объяснение своим смелым приемам: «…считая, что к этому обязывает форма романа, многочисленные авторы одновременно и презирали народ, и льстили ему (или тому, что от него осталось). То же самое касалось и языка этого народа, а ведь только он и имеет значение, т. к. все из него вышло, все к нему возвращается; он не умеет ошибаться. Но ведь эти беглецы из Сорбонны не используют его иначе, как в кавычках, т. е. не прикасаются к нему без пинцета»[569].
Рамю объединяет с креольскими писателями также и общее видение «незначительности» своей маленькой страны, которое у водуазского писателя принимает форму переоценки не только страны, но и ее пейзажа: «Она совсем маленькая, наша страна, — пишет он, — и тем лучше. Так она вся передо мной как на ладони, и все в ней я могу окинуть одним взглядом […]. И, если так ее рассматривать, всю целиком, одним беглым взглядом, то я тем легче ее понимаю, ее «тон»[570], ее характер, и вот, что до всего остального, мне только и остается, что все это забросить»[571]. Наш мир, как бы мал он ни был, — пишут антильцы, — обширен в нашем сознании, неисчерпаем для нашего сердца и для нас, он всегда будет свидетелем человека»[572]. Утверждение истинной ценности страны и народа, как бы они ни были незначительны, неизвестны или бедны, — это также и форма борьбы против норм, навязанных центром, таким образом эти писатели отстаивают свое право на полноправную жизнь в литературе. С этой же точки зрения мы рассматриваем и общее для них стремление дать литературное полноправие самым незначительным объектам (например, в случае Рамю, крестьянам). Креольские писатели точно так же утверждают, что литература, которую они «изобретают», «берет себе за принцип, что в нашем мире не существует ничего маленького, бедного, ненужного, вульгарного, неспособного обогатить литературное предприятие»[573].
Мастер, сработавший «Водуазские тетради», и креольские кустари находятся на территории, которая не дружна с теорией: «Обычный терроризм шел в то время рука об руку с благовоспитанной теорией, и оба были неспособны спасти от забвения хотя бы маленькую песенку. Так и шло в нашем мире, отданном на поруки интеллектуализму, отсеченному от корней, от нашей устной традиции»[574] — пишут креолы. У Рамю мы находим «чувствительность», «эмоции», «возвращение» и протест против академизма в литературе и в языке: «…но простимся ли мы когда — нибудь с нашим интеллектуализмом, как я привык называть это явление, и сорвем ли когда — нибудь поводок с инстинкта?»
