Мировая республика литературы - [124]

, сборнику индейских легенд, мифов и рассказов, в котором и фигурировал «Макунайма»[544]. Исходя из этнологических, лингвистических и географических данных, черпая информацию из научной литературы, собирая разрозненные материалы, которые должны были лечь в основу собственно бразильской культуры, Андради пытается получить и продемонстрировать миру «сумму» знаний о Бразилии. Кроме того, с помощью одного лишь текста Мариу ди Андради стремится унифицировать бразильскую культуру и объединить всю нацию, все регионы Бразилии, со всеми их географическими и культурными особенностями[545]. («Единая Бразилия и единственный герой», пишет он о своей книге в 1935 г.[546].) «В числе прочего, — уточняет он, — мне было важно не относиться, как к Библии, к географии и к географической флоре и фауне. Таким образом, я, насколько это было возможно, освободил творчество от географических рамок, и в то же время мне удалось через литературу постичь Бразилию как единое целое — как национальное и географическое понятие»[547]. Чтобы избежать географического реализма (и следовательно, деления страны на регионы), он перемещает на Юг северные легенды, смешивает выражения гаучо с северо — восточными оборотами, «переселяет» животных и «пересаживает» растения. Однако, все его построения достаточно сложны и двойственны: собирая и облагораживая культурное наследие, которое до тех пор было монополизировано этнологией, он в то же время в ироничном и пародийном тоне говорит о литературной моде, тем самым подрывая основы всего предприятия.

Помимо изложения мифов и легенд, повествование, с подзаголовком «Рапсодия», принимает облик своеобразного толкового словаря Бразилии[548]. Автор выстраивает из терминов, тут же обретающих чисто бразильскую специфику, длинные перечни, которые выглядят довольно комично (их часто называют раблезианскими). Поскольку в литературе они употребляются впервые, они обретают, благодаря стараниям Андради, двойное существование, национальное (т. к. они попадают в разряд «разрешенной» лексики), и литературное (поэтическое): «Они обращаются ко всем живым существам, к пресноводным черепахам прыгунам броненосцам — тату ящерицам сухопутным черепахам деревьям, […] к ящерице, которая, как кошка, играет с мышью […] к ибисам — венценосцам черным лебедям береговым вдовушкам, короче, он обращался ко всем живым существам, но никто ничего не видел, никто больше ничего не знает»[549]. Но даже здесь применена почти универсальная стратегия: призывал французских поэтов обогащать поэтический словарь техническими терминами, употребляющимися в разных ремеслах, — «новыми» словами, которые не могли ни существовать, ни даже иметь эквивалент на латыни, и которые поэтому содержали французскую специфику: «Еще хотел бы я посоветовать, чтобы ты общался не только с учеными, но иногда и с разными мастеровыми и рабочими людьми, как — то: корабельщиками, литейщиками, художниками, граверами и прочими, а также знакомился с их изобретениями, с названиями материалов и орудий и с выражениями, коими пользуются они для своего ремесла и искусства, дабы мог ты извлечь из этого рода сравнения и живые описания разного рода предметов»[550].

То, что «Макунайма» — действительно национальный текст с национальными амбициями, лучше всего доказывает тот факт, что этот роман имел грандиозный успех, но его перевод не скоро приобрел популярность. Это в наши дни бразильский классик включен в конкурсные программы, стал объектом десятков исследований, комментариев, интерпретаций и толкований. По его произведениям снимают фильмы и ставят спектакли, они даже стали темой показательных выступлений в одной школе самбы[551]. Но он с большим трудом преодолевал национальные границы и очень поздно достиг международного признания. Так, в год, когда его книга вышла в Бразилии, Валери Ларбо просил Жана Дюрьё, одного из главных переводчиков бразильской литературы во Франции, узнать, можно ли перевести этот текст. Последний ответил Ларбо в октябре 1928: «Нет, я ничего не знаю о Мариу ди Андради; по Вашему совету я писал ему, но, в подтверждение сказанного мною выше, он ни разу не подал признаков жизни»[552]. Отказываясь подчиняться вердиктам центра и будучи целиком поглощен своим национальным экспериментом, Андради, кажется, совсем не заботится о возможных переводах своего текста[553], что характерно для всех основоположников национальных литератур, стремящихся порвать связь с центром. Но дело не только в его индифферентности к переводам: неизвестность «Макунаймы» в Европе является в то же время доказательством этноцентризма литературных центров. После итальянского перевода в 1970 году и испанского в 1977, первый французский перевод (подписанный Жаком Тиерио) выходит в 1979 году — через пятьдесят лет после публикации оригинала в Бразилии. Роман сначала был отвергнут в нескольких издательствах, невзирая на благоприятные отзывы Роже Кайюа и Раймона Кено. И вместо запоздалого, но заслуженного признания французский перевод в конце концов прославился лишь по колоссальному недоразумению: текст, изданный в серии, посвященной испаноязычным писателям «бума», ассимилировался с их «барочной» эстетикой, к которой он, разумеется, не имел ни малейшего отношения.