Мировая республика литературы - [123]
«Макунайма», в первый раз опубликованный в 1928 году, станет одним из величайших произведений национальной классической литературы. В этом задорном, дерзком и провокационном произведении мы находим все те же черты, которыми характеризуются и литературные учредительные манифесты. Андради предлагает внести в португальский язык бразильские черты, что означает приспособление португальского языка к бразильским языковым обычаям, привнесение в национальное искусство богатства и звучности устного языка, в нарушение норм португальского. «Я бежал от португальской системы, — пишет он поэту Мануэлю Бандейре, — я хотел писать на бразильском, не впадая при этом в провинциальность. Я хотел систематизировать повседневные речевые ошибки, бразильские речевые обороты, галлицизмы, итальянские заимствования, арго, местные выражения, архаизмы, плеоназмы». Он особенно стремится положить конец тому, что иронически называет бразильским «билингвизмом», когда два языка, используемых в стране, — это «бразильский разговорный и португальский письменный»[539]. Мы видим здесь еще одну черту сходства с историей накопления начального литературного капитала во Франции в XVI–XVII веках: это стремление освободиться от застывшей письменной нормы, препятствующей обогащению, видоизменению языковых обычаев, которое достигается обращением к новым формам устного языка. Знаменитый призыв Малерба к «Крючникам», т. е. к употреблению устной, свободной, народной языковой стихии, воспринимался как оружие против искусственности и неподвижности (т. е. эпигонства) письменных моделей, которые всегда старательно воспроизводятся, и поэтому не позволяют обновлять, развивать, приумножать языковой материал. В «Макунайме» португальский, письменный и, следовательно, застывший, если не мертвый язык, практически приравнивается латыни. Как пишет Андради, жители Сан — Паулу обладают «столь необыкновенным богатством интеллектуального выражения, что они говорят на одном языке, а пишут на другом […]. В своих разговорах они пользуются языком варварским и хулиганским, грубым в своих выражениях, со всеми проявлениями грязного местного наречия. И при этом у него есть свой вкус, своя сила, как в этих окриках, так и в этих забавных словечках […] стоит им взяться за перо, и они сбрасывают с себя всю грубость, и вот появляется латинизированный человек Линне, который изъясняется на другом языке, так похожем на язык Вергилия […], на нежном наречии, которое с бесконечной дерзостью называют языком Камоэнса»[540]. Мы видим здесь ту же стратегию, что у Беккета, который в своем очерке «Данте… Бруно. Вико… Джойс[541]» утверждал, что английский язык стар, если не мертв, как латынь в Европе в эпоху Данте.
Почти так же, как в «Улиссе» Джойса, эта борьба за национальную литературу, написанную на национальном языке, идет рука об руку со стремлением нарушить культурные, грамматический, сексуальные, лексические и литературные табу, привнесенные колониальной моралью и правилами общественного порядка, т. е. перестать признавать господствующую иерархию литературных ценностей. Тропическая цивилизация, или «тропикализм», который проповедует Андради, требует признания «варварства», которое перекраивает всю официальную культуру. Он также пишет в начале своего путевого дневника 1928 года о Кариоке из Рио, противопоставляя более европейской Паулисте, жительнице Сан — Паоло: «Поэтому и во всей этой необузданной красоте Кариоки отражается новый американский край, цивилизация, которую называют варварской, по ее контрасту с Европой. Но то, что называют варварством все эти люди, не знакомые с нашим прекрасным краем, — это на самом деле лишь восстановление. Обманчивый бразильский симптом»[542]. Итак, «Макунайма» — это текст резко провокационный, жаргонный, озорной, антилитературный, воплощающий в себе все кажущиеся противоречия борьбы с европейской серьезностью во всех ее проявлениях.
Но дело не только в «национализации» языка. Андради, подобно всем писателям — основоположникам зарождающихся национальных литератур, стремится также объединить все имеющиеся ресурсы, чтобы превратить их в культурное и литературное достояние. Однако единственное средство, к которому он может прибегнуть, чтобы найти, собрать, объединить и облечь в литературную форму народные сказки, легенды, обряды и мифы, — это этнология. Иначе говоря, в своем стремлении не только к политической (и лингвистической) независимости от Португалии, но и к литературной и культурной независимости от Европы Андради вынужден обратиться к европейским трудам по этнологии, т. к. именно в них в первую очередь было описано то, что могло заменить ему культурную самобытность. Мы знаем, что сама идея его знаменитого текста пришла к нему благодаря книге немецкого этнолога Кох — Грюнберга
