Мировая республика литературы - [121]
Устная литература
В лингвистически зависимых странах, где в распоряжении писателей, в силу политических или культурных обстоятельств, оказывается лишь один большой литературный язык, мы встречаем те же стратегии, которые лишь находят иную форму выражения. В число этих стран входят и Северная и Латинская Америка, которые мы выше назвали исключением среди стран, испытавших на себе колониальную зависимость[529].
При отсутствии другого выбора, писателям приходится вырабатывать «новый» язык внутри и на материале своего собственного. Они вводят новые узусы, новые грамматические правила и литературные законы, тем самым подтверждая тезис о самобытности «народного» языка. Именно тогда, когда объединяются два образа народа — как нации и как общественного класса, — рождается такая категория и такое понятие, как «народный язык», т. е. выразительное средство, органически связанное с нацией и народом, которые он определяет и оправдывает своим существованием. Итак, нужно воссоздать своеобразный и довольно парадоксальный билингвизм, который обеспечит лингвистические и литературные различия внутри одного и того же языка. «Новый» язык рождается благодаря литературизации устных форм. Здесь мы сталкиваемся на лингвистическом материале с теми же механизмами, которые наблюдали в случае превращений устных народных рассказов в литературные.
Будучи, на первый взгляд, менее радикальной, чем переход на другой язык, эта стратегия позволяет максимально дистанцироваться от политического центра. Пользуясь одним языком с центром, можно, акцентируя мельчайшие различия, так же резко и явно разорвать с ним, как это бывает, когда меняют язык. Речь идет о «преувеличении собственных различий», по совету Рамю, который воспользовался в Во именно этим решением. Многочисленны были попытки создать более или менее маркированные различия (касающиеся узуса, произношения, специфических языковых оборотов, вносимых поправок, нарушений всех лингвистических и социальных норм), которые могли бы обеспечить новую сущность языка, неотделимую от критерия народности.
Этим путем пошел драматург Д. М. Синг, который использовал на подмостках язык реальный и в то же время «литературный» — англо — ирландский. Этот ход позволил ему использовать национальный язык в народном спектакле и разорвать с канонами английского лингвистического благоприличия. Введение устного языка в литературу всегда и везде вызывает горячие литературные дискуссии и кардинально меняет представления о литературном реализме. В Бразилии в 20–30‑е годы, в Египте в 20‑е[530], в Квебеке в 60‑е, в Шотландии в 80‑е, на Антильских островах в наши дни устная традиция в разных формах и проявлениях позволяет провозгласить политическую и/или литературную самостоятельность.
Этот необычный выход из противоречивого положения позволяет придерживаться позиций двойного отречения. Точно так же, как Синг, заставляя крестьян говорить со сцены на «смешанном» языке, отказывается выбирать между английским и ирландским, Шамуазо, Конфьян и Бернаб в своем «креольском» манифесте, напечатанном в Париже в 1989 году, выражают отказ от выбора между двумя крайностями «европейскостью и африканскостью». В этих клещах оказываются зажаты многие писатели с периферии.
В 1960‑е годы квебекские литераторы в своей борьбе за жуаль отказывались как от влияния английского языка, который они называли «белый язык», так и от норм «хорошего» французского. Возвращаясь к запрещенному языку жуаль (слово жуаль — фонетическая транскрипция квебекского народного произношения слова *chevah>fлошадь; используется, чтобы показать, с пежоративным оттенком, насколько это произношение отличается от французской академической нормы), чтобы сделать из него символ грядущей политической и лингвистической независимости, они подчеркивают свою самостоятельность относительно главенствующих над ними лингвистических институтов — английских из Оттавы и французских из Парижа. Они ратуют за употребление специфического французского (и против господства английского), и при этом проповедуют язык, свободный от французских академических норм, т. е. устный, народный и жаргонный. На правах «креольского» североамериканского наречия, этот монреальский народный язык крестьянского происхождения с многочисленными англицизмами и американизмами в 60‑е годы быстро завоевывает статус (пусть временный) самобытного литературного языка. Это позволяет в политических целях провозгласить французский языком квебекской «нации», борющейся с английской гегемонией, и в то же время не допустить влияния парижского французского. Известно, что журнал «Выбор сделан», основанный в 1963 году, описывает ситуацию в Квебеке как колониальный гнет и берет на себя роль глашатая крупных литературных и политических движений. Затем издательство «Выбор сделан» публикует в 1964 году «Le Cabochon» Андрэ Мажора, а главное — «Le Cassé» Жака Рено. С этой последней публикации начинается «ссора из — за жуаль», она привносит в литературную жизнь принципиально новую проблематику. Удаляясь от академических норм, квебекцы изобрели (и тут же начали воплощать в жизнь) новое выразительное средство, которое, как это ни парадоксально, позволяло им «присвоить» себе французский язык.
