Мировая республика литературы - [119]

. Этот крупный критик, добивавшийся, чтобы мир оценил литературу его страны, сам в некотором смысле подвергся этому культурному остракизму: как замечает Ховард Бекер, Кандидо «остался в Бразилии, писал на своем родном языке и посвятил львиную долю своей энергии своей литературе, которая (не считая нескольких произведений) осталась неизвестной читателям, не знавшим португальского. Таким образом, его работы практически неизвестны за рубежом»[523]. Точно так же Чоран в своей переписке вспоминает одного из своих румынских друзей, Петре Тутею, который должен был, по его мнению, достигнуть мировой славы, если бы не жил в Бухаресте и не писал по — румынски: «Какой удивительный человек! С его бесподобным остроумием, живи он в Париже, он имел бы уже мировое имя…»[524]

В пограничных пространствах также встречается ситуация билингвизма. Например, Каталония, которая отстаивает свои «национальные» культурные особенности, — это место сосуществования и соперничества каталанского и кастильского языков. С тех пор как ей удалось заставить центр признать свою лингвистическую и культурную автономию, в ней начали образовываться независимые институты производства и распространения литературной продукции[525]. С тех пор в Барселоне появились каталанские издатели, которые издают книги для «национальной» аудитории, расширяющейся благодаря «каталанизации» образовательной системы. Таким образом, некоторые писатели могут выбрать каталанский язык, писать и печататься на нем, и при этом рассчитывать на то, что их произведения будут сразу переведены на крупные литературные языки, избежав такого промежуточного этапа, как перевод на кастильский. Так это происходит сегодня в случае Серджи Памьеса, Пере Жимферера, Хезуша Монкады, Кима Монсо и др. Возникновение специализированного цеха переводчиков дало каталанской продукции возможность распространяться в литературном мире. Каталанский язык занял свое место в международном пространстве, как литературном, так и политическом. Но несмотря на то, что каталанское направление становится все более полноправным, кастильская альтернатива остается существенной. Более того, как мы подчеркивали выше, романисты, которые пишут на кастильском (отчего их произведения по определению в ходу), распространяют смягченную, адаптированную для широкой публики версию каталанского культурного национализма. Они выполняют ее в жанре детективного романа (как М. В. Монтальбан), или в жанре реалистического романа, в котором рассказывается история Барселоны (как Эдуардо Мендоса или Хуан Марсе). Их произведения выше ценятся и скорее оказываются признаны крупными литературными центрами. Иными словами, в подобных литературах билингвизм, как правило, сходит на нет внутри творчества каждого конкретного писателя, он уже не проявляется в метаниях отдельной творческой личности, но сохраняется в форме борьбы за лингвистическое полноправие внутри одного и того же национального литературного пространства.

Однако в этих «срединных» литературных пространствах национальный и интернациональный полюса стремятся к дифференцированию, и «национальные» позиции приобретают новый смысл. На стадии становления национальные авторы борются за литературную и политическую самостоятельность, причем сама их политизация оказывается парадоксальной, но реальной формой автономности. Напротив, в литературах, стоящих на пути автономизации, национальные писатели не стремятся расширять международные контакты и обращаются к литературному консерватизму, к эстетической и политической закрытости. В то же время появляются писатели, которые, отказываясь подчиняться нормам и национальному «долгу», стремятся к широте и к новациям, принятым на Гринвичском меридиане. Таким образом, ситуацию в этих «пограничных» странах можно схематически описать следующим образом: выстраивается структурная оппозиция, в которой национальные писатели становятся националистами и консерваторами и противостоят писателям интернационального направления — модернистам.

Из — за их удаленности от центра и из — за того, что они пишут на языке с небогатой литературой и находятся на периферии, национал — консерваторы остаются «не переведены»: незаметные, не признанные, вытесненные за пределы национального литературного пространства, они не существуют в литературе. У национального писателя национальная карьера и национальный рынок: на своем национальном языке он воспроизводит самые классические модели, которые в то же время лучше всего соответствуют коммерческим критериям (которые он считает национальными, но которые на деле являются лишь повсеместно устаревшими). Поскольку он не выходит за национальные пределы, он также ничего и не привносит: он не знает об эстетических нововведениях, о спорах, касающихся политических границ, о революциях, происходящих в мире. Поскольку он «не переведен», он не может войти в литературный мир, и сама идея автономности ему тем самым недоступна. Портрет Пиу Барохи, обрисованный Хуаном Бенетом, в некотором смысле выявляет квинтэссенцию национального писателя: «За восемьдесят лет жизни и шестьдесят лет писательской карьеры от логики, которую сам выработал, […] его творчество заканчивается тем же, с чего началось […]. В промежутке между своей юностью и зрелостью он видел, как сменяли друг друга модернизм, символизм, дадаизм, сюрреализм, — и его перо не всколыхнулось; мимо него прошли Пруст, Жид, Манн, Кафка, уж не говоря о Бретоне, Селине, Фостере, все американцы промежутка между войнами, потерянное поколение, революционная литература […] его сознание уже сформировалось, когда начали распространяться идеи Маркса и Фрейда, он отнесся к ним пренебрежительно. Весь превратившись в сплошной иммунитет, он не был глубоко затронут ни войной 14‑го года, ни большевистской революцией, ни послевоенным хаосом, ни становлением фашизма и проч. диктатур. Он в некотором смысле жил вне времени»