Мировая республика литературы - [118]

Кенийский писатель Нгуги ва Тхионго, как было сказано выше, перестал писать на английском и перешел на родной язык, кикуйю. Его случай чрезвычайно интересен. До 1970 года на кикуйю существовало очень мало текстов, всего лишь несколько брошюр для книжных развалов[515]. Нгуги написал первый роман на кикуйю, и с тех пор литература на этом языке, кажется, растет лишь его стараниями. Его стремление ввести свой родной язык в литературу четко соответствует логике первоначального накопления: «Язык — это продукт смены непохожих друг на друга поколений, и в то же время это банкир, который хранит этот образ жизни, эту культуру, и отражает изменения, которые приносит общественный опыт», — пишет он. «Литература как прием, позволяющий мыслить образами, использует язык и извлекает свой материал из этой […] истории, воплощенной в языке. Ибо мы, кенийские писатели, не можем больше избегать этого вопроса: из какого языка и из какой истории наша литература будет извлекать свой материал? […]. Если писатель хочет говорить с крестьянами и рабочими, он должен писать на их языке […]. Делая этот выбор, кенийские писатели должны были бы помнить, что борьба разных национальных языков Кении против господства иностранных языков — это часть более глобальной борьбы кенийской национальной культуры против империалистического господства»[516]. Салман Рушди представлял Нгуги на шведском коллоквиуме 1983 года, посвященном вопросу «Littérature du Commonwealth» как «писателя открыто политического», как «убежденного марксиста». Чтобы дополнить портрет художника — радикала, он прибавил: Нгуги «выразил свой протест против английского языка тем, что читал свое произведение на суахили, с переводом на шведский, чем абсолютно оглушил нас всех»[517].

Противоречия, в которых запутываются эти писатели, часто лишь удваиваются за счет литературных форм, которые они выбирают. Чем больше в литературе кредитный дефицит, тем больше писатель зависит от национального и политического порядка, тем больше он пользуется такими литературными формами, которые очень невысоко ценятся на Гринвиче. Отсутствие собственных литературных традиций и зависимость от политических инстанций заставляют вернуться к более традиционным литературным моделям. Так, Нгуги вспоминает о практических проблемах, с которыми столкнулся в литературном творчестве на кикуйю. По его собственному объяснению, у него не было никакого образца, кроме Библии, и он столкнулся с серьезными сложностями при выстраивании повествования, или при «определении последовательности событий[518]».

Этими многочисленными противоречиями объясняется тот факт, что многие подчиненные литературные пространства, которым навязывают какой — либо определенный национальный язык, в литературе остаются двуязычными. Как в XVI–XVII веках среди образованных людей латинско — французский билингвизм насаждался образовательной системой по причине безоговорочного господства латыни, точно так же в наши дни во многих странах сам их литературный билингвизм[519] (или диграфия) говорит о зависимом положении. И более того, степень литературной и языковой эмансипации и скорость накопления новых национальных литературных ценностей можно определить по динамике исчезновения билингвизма, которая является бесспорным признаком освобождения от литературного гнета. Таким образом, литературный кредит, закрепившийся за французским языком, который накапливался в XVI–XVII веках, обеспечил то, что я называю «победой» французского языка[520]. Он был как бы повышен в цене и отодвинул латынь на задний план, или во всяком случае потеснил ее с главных позиций. В наши дни такие объективные характеристики политической и литературной позиции, занимаемой языком, как его официальный статус, число говорящих на нем, место, занимаемое им в системе образование, количество книг, опубликованных на нем, и писателей, пишущих на нем, позволяют точно определить и проанализировать степень лингвистической и литературной зависимости в каждой из стран. Речь идет о позиции, занимаемой, например, арабским языком относительно французского в Алжире, кикуйю относительно английского в Кении, гэльского относительно английского в Ирландии, каталанского (или галисийского) относительно кастильского в Испании.

Положение литературных пространств, занимающих срединную позицию, между центром и периферией, структурно близко к положению самых обездоленных стран. Как и в самых бедных литературах, литературное и языковое неравенство здесь продолжает сказываться таким серьезным образом, что оно может объективно помешать писателям, пишущим на «малых» языках, быть признанными центром. Так, Хенрик Стангеруп говорит о датском, своем родном языке, как о «языке миниатюрном». А датский поэт Оленшлегер стал для него символом этой лингвистической маргинальное ™: этот Наполеон среди поэтов, так же титанически плодовитый, как Гюго или Бальзак, [был бы] достоин, если бы только писал на интернациональном языке, вступить вместе с ними в заговор против глупости, которая не знает государственных границ»[521]. Вопреки космополитической идеологии, присущей крупным литературам, писатели, пишущие на «малых» языках, могут фактически оказаться отброшены на периферию. Так, известный бразильский критик Антонио Кандидо замечает, что в конце XIX века бразильский романист Машаду ди Ассис мог, благодаря своей стилистической и литературной оригинальности, оказать влияние на мировую литературу его времени: «Среди западных языков наш наименее известен, и если страны, в которых на нем говорят, сегодня немного значат на политической сцене, то в 1910‑е они значили еще меньше. Из — за этого «маргиналами» остались два писавших на этом языке романиста, которые не уступали величайшим писателям своего времени: Эса де Куэйрос, писавший в духе натурализма, и Машаду Ассис: […] писатель мирового масштаба, он остался практически неизвестен за пределами Бразилии […]. Небывалой славе на родине способствовала удручающая неизвестность за ее пределами»