Мировая республика литературы - [116]
Ситуацию Кафки так трудно понять из — за того, что она прямо противоположна ситуации его современников. Будучи интеллектуалом в первом поколении в интеллектуальной среде, по преимуществу весьма буржуазной, Кафка сильно отличался от своих сверстников, в том числе и от своего друга Макса Брода. Кафка — социалист, идишист, антисионист, тогда как все его товарищи — сионисты, националисты, германофилы, гебраисты, антиидишисты. Несмотря на свою принадлежность к еврейскому сообществу Западной Европы, очень ассимилированному и германизированному, он остается при своей трагически противоречивой позиции: он не знает идиша, и поэтому не может напрямую служить общему делу, красоту и величие которого он описывает, например, в «Как строилась Китайская стена». Поэтому он сделает парадоксальный, но в то же время неизбежный ход: он будет писать по — немецки для ассимилированных евреев, и говорить им о трагедии ассимиляции. Такие произведения, как «Поиски собаки» или «Америка», следует рассматривать как свидетельство его почти этнологического стремления дать германизированным евреям описание их собственной забытой истории (известно, что настоящее название, придуманное самим Кафкой, название текста, которое Макс Брод опубликовал, назвав efo «Америка», было именно «Забытое»[508]). Он осуждал ужас ассимиляции (продуктом которой был сам), что было для него, выражаясь его же словами, не чем иным, как самоотрицанием, ради утверждения существования еврейской нации как народа и как светского общества.
Иначе говоря, Кафка, писатель, который хотел служить еврейскому национальному и социалистическому движению, борющемуся за грядущее существование еврейской нации как таковой, стал идеологизированным автором, как и все писатели, служившие национальному делу. Но он не хочет отказываться от народного языка, или оплакивать его утрату, в пользу языка господствующего. Таким образом, Кафка оказался точно в той же позиции, в которой оказываются выходцы из колоний — в период становления движений за национальную независимость последние начинают отдавать себе отчет в своей уникальности и самобытности, лишь осознав степень зависимости и культурной бедности, к которой их привела ассимиляция. Так же, как Джойс решил писать на английском, но перекроить этот язык изнутри, Кафка обращается к немецкому, чтобы литературным языком задать литературные, идеологические и общественные вопросы, не задававшиеся до него. Он пытается найти в немецком языке категории, характерные для зарождающейся еврейской литературы на идише (свойственные в равной степени всем формирующимся литературам) — это «коллективные» литературные формы и жанры, которые объединяет принадлежность одному и тому же коллективу: сказки, легенды, мифы, хроники… Именно в этом смысле творчество Кафки можно считать своего рода «переводом» с идиша, который никто никогда не воспринимал как таковой.
Положение писателей — немецких евреев в Праге, которое Кафка описывает в своем знаменитом письме Максу Броду (июнь 1912 года), — это миниатюрная модель, по которой можно изучать положение всех подчиненных писателей, которых культурное и лингвистическое давление принуждает писать и говорить на языке тех, кто, собственно, и заставил их забыть свой язык и свою культуру Эти писатели, как объясняет Кафка Максу Броду, «жили между тремя невозможностями (которые я лишь случайно называю языковыми невозможностями, так называть их проще всего, но можно их назвать и совсем иначе): невозможность не писать, невозможность писать по — немецки, невозможность писать по — другому, сюда едва ли не стоит добавить четвертую невозможность — невозможность писать […] то есть это была со всех сторон невозможная литература»[509]. То же самое мог бы написать Катеб Ясин об арабских писателях, разрывавшихся между теми же невозможностями (которые можно назвать языковыми, но в то же время и политическими): невозможностью не писать, невозможностью писать по — французски, невозможностью писать по — арабски, невозможностью писать иначе… Таким образом, товарищи Кафки по Пражскому кружку были, по его мнению, против того, чтобы писать по — немецки, но они настолько ассимилировались, что даже не помнили о том, что забыли свою собственную культуру, и что сам тот факт, что они пишут по — немецки, — уже знак их зависимого положения. Иными словами, они находились в положении всех интеллектуалов из подчиненных или колонизованных стран, которые искали в языке выхода из того порочного круга, в котором оказались. Поэтому в том же самом письме Кафки возникает тема кражи языка и беззакония (и даже термины он употребляет те же, что употребит Жан Амруш, говоря об алжирских писателях первого поколения). «Немецкий язык для еврейских интеллектуалов — это «присвоение
