Мировая республика литературы - [114]

автором с говя» (гова — письменный язык древних меринских правителей, пришедших с высоких плато, из далекой Индонезии). Критики, руководствуясь принципом поиска самобытности и оригинальности, необходимых для признания поэта, долго пытались понять, был ли это действительно перевод и какова была оригинальная версия этих текстов. Значимость народной словесности, и в особенности знаменитых hain — tenys, некогда открытых Жаном Поляном, очевидна в его творчестве, в котором он в то же время стремится преодолеть противостояние между коллективным и индивидуальным творчеством. Но кажется, что Рабеаривелу также создал в некотором смысле новый язык, манеру писать мадагаскарское по — французски, точно по тому же принципу, которым руководствовался Рубен Дарио в своем «внутреннем галлицизме», что он пытался создать язык, по — настоящему пере — веденный, то есть ведущий один язык через другой. Он пишет не на французском и не на мадагаскарском, но на языке в стадии перехода от одного к другому. Название его сборника («Перевод с языка ночи») — замечательная метафора подобного невообразимого перевода, вырванного из таинственного языка, свидетельствующая одновременно и о его литературном существовании, и о его литературных слабостях. Рабеаривелу мог избрать для своего вхождения в высший свет простой путь ассимиляции, но он имел смелость предпринять беспрецедентный ход, в пику как националистам, для которых подобный эксперимент был предательством родного языка и мадагаскарской поэзии, так и французской академической поэзии (с ее нормами «правильного употребления»). Он пытался создать особую мадагаскарскую поэзию (и особый язык) на французском, и ему удалось таким образом не отказываться ни от своего родного языка, ни от языка литературного (который в то же время был и языком колонизации). Его начинание имело успех. Его творчество признали довольно быстро, с 1948 года он фигурирует в «Антологии новой негритянской и мадагаскарской поэзии на французском языке» Леопольда Седара Сенгора с предисловием Жана — Поля Сартра[505]. Однако он покончил с собой существенно раньше, в 1937 г., так и не получив от колониальной администрации разрешение приехать во Францию.

Туда — сюда

Грани между разными подходами к проблеме языка настолько тонки, что невозможно отделить одни от других. Поэтому их следует изучать как элементы одного и того же длинного ряда стратегий. Потеря лингвистического «равновесия» — воспользуемся этим словом, применимым к канатоходцу, — основная характеристика этих трудных, маргинальных, но в то же время необыкновенно плодотворных стратегических позиций. Выбор того или иного пути, переход от одного языка к другому, может быть причиной колебаний, нерешительности, отступлений и угрызений совести. Речь здесь идет не о решительном выборе, но о целой серии возможностей, зависящих от политических и литературных противоречий и от развития карьеры писателя (т. е. от степени его национальной и интернациональной известности).

Когда подчиненный язык обретает самостоятельную литературную жизнь, писатель может испробовать один за другим разные пути вступления в литературу. Так, алжирский писатель Рашид Буджедра написал книгу, частично состоящую из французских текстов, с автопереводом на арабский, а следом шли арабские тексты с французским переводом. Его первые романы, написанные по — французски, «Отречение» и «Солнечный удар» принесли ему широкое признание. Затем он сам переводит второй роман на арабский, внося таким образом изменения в свои взаимоотношения с арабской аудиторией: как признали его во Франции, так же теперь могли читать в его стране. Но в Алжире иные литературные и социальные нормы: «Во Франции, — объясняет он, — это не имело резонанса. В Алжире, когда люди прочли его [роман], и когда я перевел его на арабский, это подняло против меня огромную волну возмущения, поскольку я на самом деле развенчал священный текст, я употреблял каламбуры на основе текстов Корана и т. д., […] любая подрывная деятельность эффективнее по — арабски. Я писал по — французски, когда жил во Франции, потому что иначе не нашел бы издателя. Вообще, скажу вам прямо, я очень люблю этот язык, этот французский язык сослужил мне хорошую службу, я ведь все — таки написал на нем шесть романов, я‑таки приобрел с ним международную репутацию и меня перевели языков эдак на пятнадцать, благодаря ему. Затем я перешел на арабский, и это также совпало с взрослением поколения, говорящего на арабском, которое ходило в [арабскую] школу и выросло без французского языка […]. Но я участвую в переводе на французский. Работает переводчик, и я перевожу вместе с ним, и мне очень дорога эта работа, потому что нужно, чтобы это был роман Буджедры, как тогда, когда я писал по — французски»[506]. Взаимопроникновение языков, вследствие ситуации билингвизма, делает возможными постоянные переходы от одного языка к другому и последовательные лингвистические (или национальные) сближения. Этот романный проект органически вписывается в имеющуюся картину двойной лингвистической принадлежности.