Мировая республика литературы - [113]
Нужно признать, что результаты употребления господствующего языка парадоксальны и противоречивы: они одновременно и сковывают и освобождают. Писатели первых поколений, такие, как Р. К. Нараян в Индии или Мулуд Маммери в Алжире, при отсутствии собственного капитала, часто пользуются своеобразным «гиперкорректным»[498] языком или возвращаются к традиционалистским литературным эстетикам. Они вынуждены, в силу своей двойной «незаконности» (и перед нормами своего народа, и перед нормами центра), использовать наиболее традиционные узусы языка и литературы, т. е. наименее новаторские, а следовательно, наименее литературные приемы. Они пытаются примирить позицию «национальной борьбы», пользуясь термином Кафки, с литературным употреблением господствующего языка, на котором они пишут и против которого выступают. Они стараются создать на языке угнетателей литературу, симметричную той, которая в это время рождается на их национальном языке, которая, таким образом, могла бы слиться с достоянием их национальной литературы.
Но в то время, как литературное пространство понемногу раскрепощается, употребление в литературе великих языков метрополии дает провинциальным и подчиненным писателям гарантию быстрого вступления в литературный мир. Оно позволяет им завладеть настоящим техническим капиталом навыков и ноу — хау, принадлежащих истории литературы. Те, кто «выбирают» господствующий язык, как бы идут кратчайшим путем. И, поскольку они с самого начала более «заметны», т. е. поскольку они пользуются «богатым» языком и всеми связанными с ним эстетическими категориями, которые более соответствуют легитимным литературным нормам, они первыми достигают международного признания. Именно таким образом Йитс в Ирландии очень скоро добивается признания лондонской критики, что обеспечивает ему уже в Дублине признание в качестве вождя литературного направления, тогда как литературная жизнь поэтов, ратовавших за гэльский язык, складывалась совсем иначе. По этому же принципу наиболее известными на сегодняшний день стали те каталанские писатели, которые писали на испанском: M. V. Монтальбан, Эдуардо Мендоса, Феликс де Асуа… Сам Рушди, ставший знаменитым и признанным еще до fatwa (смертного приговора), чьей жертвой он оказался, сделался одним из самых известных в Англии индийских поэтов. Он определенно признает, что «большая часть произведений, написанных в Индии, создана не на английском языке; однако за пределами Индии ими абсолютно никто не интересуется. Англо — индийцы, — жалуется Рушди, — заняли авансцену… «Литературу Commonwealth» подобные сюжеты не интересуют»[499].
Так, невзирая на его разнообразное и неоднозначное применение, язык центра может быть завоеван как род новой «собственности», при условии, что проклятие лишения наследства может быть обращено вспять. В свое время Джойс в аналогичной (пост)колониальной ситуации стремился завладеть английским языком, не как патентом на господство, а как законной собственностью. Точно так же Рушди утверждает: «С некоторых пор английский язык перестал быть собственностью одних англичан»[500]; по его мнению, «индийский писатель в Англии просто лишен возможности отказаться от английского языка […] в творчестве индо — британского характера английский язык играет заглавную роль. Им надо пользоваться наперекор всему»[501]; «кажется, дети независимой Индии не считают английский язык непоправимо испорченным своей принадлежностью к колонизации. Они пользуются им так же, как индийским языком…»[502]
«Перевод с языка ночи»
Стоит периферийному языку завладеть какими — либо собственными ресурсами, тут же появляются авторы, которые пытаются заниматься «двойным» творчеством, и которым удается оставаться на срединной позиции, всегда сложной и требующей раздвоения (и этот путь сродни описанному выше). Их произведения («диграфические», пользуясь термином Алена Ришара[503]) пишутся одновременно на двух языках, родном языке писателя и языке колонизации, они проходят трудный путь переводов, транскрипций, автопереводов… Эта постоянная и принципиальная диграфия становится почвой, двигателем, диалектикой, а часто и сюжетом произведения.
Известно, что Амаду Курума, родившийся в 1927 году на Берегу Слоновой Кости, написал свой большой роман «Солнца независимости» (1969 год), пользуясь своеобразным французским переводом с языка малинке[504]. Новизна и революционный характер его экспериментального романа была следствием отказа от фетишизации французского, «правильного использования» языка и создания литературы на французском малинке (или того, что можно назвать «малинкизацией» французского). Одним из первых франкоязычных писателей, применивших эту методику «двойного» выражения, стал, несомненно, мадагаскарский поэт Жан Жозеф Рабеаривелу (1903–1937). Самоучка, высоко чтивший всех великих французских поэтов, которых он сам для себя открыл — парнасцев, затем Бодлера и символистов, — Рабеаривелу строит свое творчество как серию постоянных переходов от французского к мадагаскарскому и обратно, это в некотором роде двойной перевод. С XIX века на Мадагаскаре существовал нормативный письменный язык, благодаря которому возникла мадагаскарская поэзия. Рабеаривелу был ею увлечен. Сначала он написал множество статей и эссе о необходимости насаждать эту культуру, затем переводил на французский древних и новых мадагаскарских авторов «Старые песни страны Имерина», посмертное издание 1939 г.). Здесь просматривается универсальная стратегия закладки основ национальной литературы. И наоборот, по той же логике, Рабеаривелу стремится познакомить свою страну с творчеством Бодлера, Рембо, Лафорга, Верлена, но также и Рильке, Уитмена и Тагора, и переводит на мадагаскарский Поля Валери. Затем он печатает на французском языке, в Тананариве и в Тунисе, свои самые знаменитые сборники «Почти сны» (1934) и «Перевод с языка ночи» (1935), с подзаголовком «стихи,
