Мировая республика литературы - [101]
Таким образом, немецкие интеллектуалы эпохи романтизма поставили перед собой задачу сделать из немецкого языка привилегированного посредника на «мировом рынке универсального обмена», превратить его в литературный язык. Поэтому требовалось также импортировать на немецкую почву великую классику всей Европы, которой не хватало немецкой традиции: Шекспира, Сервантеса, Кальдерона, Петрарку. А заодно и облагородить и «цивилизовать» немецкий язык путем «завоевания» иностранной метрики, т. е. привнесения благородных традиций в немецкие поэтические формы. Известно, что Новалис пытался офранцузить свой немецкий, вплоть до словаря[443], но прежде всего следует говорить о «грецизации» немецкого поэтического языка через переводы античных классиков, и прежде всего Гомера в переводе Восса («Одиссея» в 1781 г. и «Илиада» в 1793). Это привнесение в литературу и даже в язык того, что в данный момент считается общей культурной моделью, позволит немецкому языку соперничать с величайшими литературными языками. Так, Гете может провозгласить как факт то, что на тот момент еще остается пожеланием: «Немцы давно уже стремятся к посредничеству и к взаимному признанию. Тот, кто понимает немецкий язык, находится на рынке, где все нации показывают свои товары»[444]. В одной из бесед с Эккерманом он выражается еще яснее: «Я не говорю о французском, это язык беседы, и он особенно необходим в путешествии, поскольку все его понимают и его можно использовать вместо хорошего переводчика. Но что касается греческого, латыни, итальянского, испанского, то мы можем читать лучшие произведения этих наций в таких хороших немецких переводах, что нам нет никакого смысла […] тратить время на затруднительное изучение языков»[445]. Таким образом, в период выполнения своей колоссальной программы по переводу немецкий язык претендует на звание нового универсального, т. е. литературного, языка.
Руководствуясь такой логикой, мы лучше понимаем, как возникли основополагающие для романтической мысли теории перевода. Эти теории — основное средство борьбы на территориях литературной и интеллектуальной античности. Ведь чтобы выполнить коллективную работу по обогащению нации, естественно, пришлось объявить устаревшими французские переводы тех же латинских и греческих текстов, а для этого, в противовес французским приемам, создать теорию того, каким должен быть «настоящий перевод». Естественно также и то, что развитие исторической филологии тоже стало орудием в немецкой национальной борьбе. Самые своеобразные, на первый взгляд, теории могут служить орудием национальной борьбы. Так, немецкая теория перевода и вытекающая из нее практика основываются на последовательном противостоянии французской традиции. Во Франции в это время переводят, в том числе и античные тексты, нимало не заботясь о точности. Доминирующая позиция во французской культуре той эпохи побуждает переводчиков адаптировать присвоенные тексты к своей собственной эстетике, в духе этноцентризма и добровольной изоляции. Шлегель пишет о французах, очень в гердеровском духе анализируя французский универсализм: «Это все равно как если бы они захотели, чтобы каждый иностранец, попав к ним, непременно начинал вести себя и одеваться по их обычаям, и в итоге они, собственно говоря, и не знают ничего иностранного»[446]. В Германии же, в противовес французской культурной традиции, теории будут строиться на принципе точности. Так, Гердер пишет: «А перевод? Он ни в коем случае не должен быть приукрашен […]. Французы, слишком гордые своим национальным вкусом, все к нему притягивают, вместо того чтобы перенять вкус иной эпохи […]. Но мы, бедные немцы, которые, наоборот, до сих пор лишены публики и родины, до сих пор свободные от тирании национального вкуса, мы хотим видеть эту эпоху такой, какова она есть»[447].
Кроме того, сравнительная грамматика индоевропейских языков, введенная в оборот немецкими лингвистами и филологами, позволяла возвести германские языки по степени древности и благородства в один ранг с латынью и греческим. Отвести германским языкам достойное место в индоевропейской семье и провозгласить первенство индоевропейских языков перед остальными значило для немецких лингвистов обзавестись бесподобным инструментом для борьбы с французским господством. Спокойно принимая обоснование легитимности лингво — литературной античности, филологи запаслись научным оружием в национальном соревновании.
