Мировая республика литературы - [100]
Осмысленный результат как явление, основополагающее для культурного становления и для интеллектуальной независимости, «магический реализм» был гениальным ходом и переворотом. Приход к власти сплоченной в эстетическом смысле группы авторов в конце 60‑х годов внушил критикам мира идею, что литература континента, до тех пор неизвестного высшим литературным кругам, действительно заняла важное место в мировой иерархии. Нобелевская премия, присужденная в 1982 году Габриэлю Гарсиа Маркесу, лишь подтвердила это единодушное признание, наметившееся за некоторое время до того, когда был признан Мигель Анхель Астуриас (Нобелевская премия 1967 года).
Прозорливость и активная деятельность Алехо Карпентьера сразу же приняли форму притязания на литературную самостоятельность для всего латиноамериканского материка и для испаноязычных островов (Кубы в том числе). И мы видим, что все произошло по схеме, им самим намеченной. Особенность латиноамериканского феномена до сих пор заключается в том, что закладка литературных основ осуществляется не на уровне одной нации, а на уровне материка. Благодаря лингвистическому и культурному единству (которому способствовала политическая эмиграция, вынуждавшая интеллектуалов покинуть свою страну и перемещаться по всему континенту), стратегия группы писателей «бума» и их издателей в начале 1970‑х годов заключалась в утверждении стилистического единства континента, связанного с идеей особой «латиноамериканской природы». Сегодня можно говорить о формирующемся литературном пространстве всей Латинской Америки как единой системы: интеллектуалы и писатели продолжают дискутировать, невзирая на границы, и политические и литературные позиции всегда оказываются столь же национальными, сколь и континентальными.
Но в том состоянии культурной, литературной и лингвистической бедности, в котором находятся некоторые, в частности постколониальные, литературные пространства, неизбежное присвоение чужого культурного наследия может приобретать патетические интонации. Так, алжирский романист Мохаммед Диб (1920 года рождения) реалистично и с надрывом описывает символическое хищение, которым вынуждены заниматься писатели из стран, лишенных собственных ресурсов: «Бедность доставшихся ему средств представляется настолько баснословной, что, кажется, переходит все вообразимые пределы. Язык, культура, интеллектуальные ценности, система моральных ценностей, — ни один из этих даров, которые получают с колыбели, не годится ему, бесполезен для него […]. Что делать? Не раздумывая, этот вор захватывает другие орудия, которые не для него созданы и не предназначены для тех целей, к которым он стремится. Не важно, они ему доступны, он подгонит их по своей мерке. Этот язык — не его язык, эта культура — не наследие его предков, этот образ мыслей, эти интеллектуальные, этические категории не в ходу в его родной среде. Каким же изощренным оружием он воспользуется!»[437]
Импортирование текстов
«Интродукция» (присвоение переводного), которая воспринимается как захват и присвоение чужого достояния, — это еще одна возможность обзавестись литературной собственностью. Этот путь избрала, например, Германия эпохи романтизма. Действительно, в течение всего XIX века, наряду с «изобретением» и производством литературы как эманации народа и нации, немцы будут также пользоваться греко — латинскими литературными ресурсами (используя, таким образом, ту же стратегию, которую тремя веками раньше использовал дю Белле), чтобы обзавестись капиталом, которого им не хватает. Возвращение к античному наследию, греческому и римскому, позволяет немцам «пойти кратчайшим путем», чтобы захватить и «национализировать» колоссальные залежи потенциального богатства. Большая операция по переводу античных классиков, выглядевшая почти как захват, воспринималась как импортирование текстов на территорию немецкого языка[438]. Это была также и попытка лишить французский язык претензий на статус «современной латыни», и просто возможность соперничества с самыми древними и самыми состоятельными в литературе нациями, чья классика только и была признана в мире. Сам факт, что эта амбиция преподносилась как одна из главных национальных задач, говорит о том, что это соперничество в Германии было сродни той борьбе с латынью (но в то же время и посредством латыни), которую в XVI веке начал дю Белле. Романтики тем же оружием продолжали борьбу за литературное первенство: они считали, что, выполняя свою «программу» по переводу классиков на немецкий[439], они борются и за литературное старшинство. Гете писал: «Совершенно независимо от наших собственных произведений, мы уже достигли, благодаря полному освоению того, что нам чуждо, очень высокого уровня культуры»; в удивительно близких выражениях дю Белле писал: «Сила языка не в том, чтобы оттолкнуть чужое, но чтобы его
