Милосердие - [6]

Мария не заметила ни взгляда Ветеши, ни пренебрежения, прозвучавшего в словах «побреду» и «месить грязь». Она расслышала лишь, что на этом волшебном перекрестке — об этом она и мечтать не смела — Ветеши отдал предпочтение ей, Марии, а не пошел с Агнеш и не повернул назад. Лицо ее засветилось такой нескрываемой радостью, что кожа на нем, и без того гладкая, в этот момент, казалось, сама начала источать сияние. Марию нельзя было назвать некрасивой, и если в ней и было что-то от гусыни, то объяснялось это, кроме развалистой походки, определявшей и манеру держать голову, еще и миндалевидными, немного широко поставленными глазами. «Еще бы — с национальным героем!» — засмеялась она счастливо и, переходя Кольцо, оглянулась на остающихся с таким триумфом, что Агнеш, несмотря даже на досаду, не выдержала и улыбнулась. «Я победила. Он мой. Он выбрал меня. На факультете нет другой такой девушки, как Мария Инце», — буйно стучало ее сердце в зажатый под мышкой учебник фармакологии. И хотя Агнеш немного задело, что Ветеши ушел с Марией, она испытывала к Марии скорее жалость, чем зависть. Мария училась лучше ее, первую сессию, за исключением анатомии, сдала на отлично; она была из обеспеченной семьи (отец держал аптеку где-то в провинции) и могла больше тратить на платья и на театры, у нее бывали такие журналы и книги, которые Агнеш знала разве что понаслышке, — и все же была в ней некая простоватость, никак не позволявшая допустить, чтобы Иван Ветеши, чей вкус Агнеш так хорошо знала, мог серьезно в нее влюбиться; так что если он уделял Марии внимание (думала про себя Агнеш), то, скорее всего, только с целью сохранить отношения с Агнеш, не совсем выпустить ее из своих рук.

«Ну, а мы? — обернулась Агнеш к стоящему рядом с ней хромому коллеге, чьи глаза, сидящие глубоко во впадинах между надбровьями и широкими скулами, уловили и оценили взгляд, которым Агнеш проводила удаляющуюся фигуру Ветеши, и теперь, ничем не выдавая своих тайных мыслей, выжидающе смотрели на девушку: что решит она в отношении его. — Пройдем еще одну-две остановки?» — спросила Агнеш скорее из чувства такта, чтобы он не подумал, будто с ним ей нет охоты гулять. Однако, высвобождаясь из силового поля Ветеши и настраиваясь на хромавшего рядом спутника, на то, что их связывало, она уже рада была его обществу. Фери Халми, можно сказать, был ей земляком; он, как и ее отец, вырос в Тюкрёше, домик его родителей приютился рядом с большой, в целых четыре хольда, усадьбой Кертесов, где Агнеш проводила школьные каникулы. Отца Фери, механика Халми, Агнеш знала в лицо; механиком он считался лишь потому, что носил синюю замасленную блузу; в памяти ее он никогда не был связан ни с молотилками, ни с иными машинами, как кузнец дядя Киш. Фери, очевидно, еще мальчиком предпочитал одиночество, иначе как могло случиться, что, подолгу живя с ним рядом, лишь по другую сторону забора да тянущихся вдоль забора зарослей бузины, она не сохранила о нем никаких воспоминаний. Впервые она от бабушки услышала, что вон соседский-то парень тоже учится на врача и мать его страсть как надеется, что увечный сын выйдет-таки в доктора. Но Халми был на два курса старше, и в университете они столкнулись лишь в этом году, когда Агнеш начала слушать клинические дисциплины: сидя на занятии по общей терапии, она прочитала его фамилию на лежащей перед ним зачетке. «Коллега, вы не из Тюкрёша случайно?» — коснулась она его плеча. С тех пор, особенно если рядом не было Марии, Фери частенько подсаживался к ней; иногда они встречались и где-нибудь по дороге между клиниками.

То, что в памяти этого серьезного длинноносого юноши живет тот же огород, тот же овин, те же стога соломы, которые для горожанки Агнеш означали отдых, свободу, поэзию, порождало в их отношениях некую интимность, словно они вдвоем владели общей тайной, о которой окружающие не имели — да и иметь не могли — ни малейшего понятия. Однако больше всего ее тянуло к Фери то, что с ним единственным она могла говорить об отце, которого он, пускай издали и понаслышке, но все-таки знал. Фери быстро понял, каким козырем он владеет, и, когда они оказывались вдвоем, спешил им воспользоваться, чтобы задержать на себе внимание Агнеш и подольше побыть с нею вместе. Вот и сейчас речь зашла о Яноше Кертесе. Фери знал уже все, что только мог знать об отце Агнеш. Что спустя два года после начала революции в России тот (по рассказам одного человека из Игала) с транспортом возвращающихся домой военнопленных добрался до Петрограда, но дальше его не пустили. А другой однополчанин отца, офицер, которому удалось-таки вернуться домой (встретиться с ним они не смогли: он сразу уехал в Эрдей[4]), передал, что во время польской кампании Кертес оказался замешанным в какую-то шпионскую историю и был арестован. «Но в это же просто невозможно поверить, — трясла головой Агнеш. — Он же — сама умеренность, сама правдивость. Если только страсть к языкам не втянула его в какую-нибудь беду…» Фери Халми подумал о другом Кертесе, двоюродном брате Агнеш, который после разгрома Коммуны