Милосердие - [4]

Читателю не приходится расшифровывать суть «милосердия» Агнеш. В финале книги автор как бы сам выходит за пределы «собственно романа» к некоему отвлеченному обобщению. «Вот видите, вполне можем мы с вами бегать, — остановилась Агнеш и, притянув к себе Фери, поцеловала его в потный, разгоряченный лоб. И казалось ей в эту минуту, что она обнимает не только Фери, но мать, отца, тетушку Бёльчкеи, умирающую Мату, всех своих безнадежно больных, все огромное хромое человечество, которому она должна внушить веру в то, что оно может бегать, да следить еще, чтобы оно не споткнулось, не запуталось в своих непослушных ногах».

Перед нами последовательно и логично развернутая мысль, достойное большого писателя решение. Налицо поиски выхода художником, сознающим свою ответственность перед обществом. Но при всем том роман побуждает к дальнейшим размышлениям. Ибо даже высокое благородство решения героини не позволяет отвлечься от того факта, что женский образ, выражающий идею автора, слишком воздушен, бесплотен. Агнеш, правда, ведет сама с собой нескончаемый внутренний спор о любви, но он как бы и не затрагивает глубин ее существа: ей почти не приходится бороться с собой, человеческий ее «материал» однозначно благороден. Жофи Куратор и Нелли Карас проходят каждая через свой ад, и потому их судьба может служить примером того, как сложна и противоречива человеческая жизнь. Так что символическое решение Агнеш, сделанный ею выбор проблему человеческого поведения, проблему поисков человеком гармонии с самим собой представляет как бы более легковесной, чем трагические образы ее литературных предшественниц. Но в других аспектах Агнеш человечнее их. Терпение, с каким она пытается помочь родителям примириться друг с другом и обрести покой, скромная, но тяжелая ее работа в больнице, среди обреченных — все это демонстрирует ее жизненный идеал, пожалуй, более красноречиво, чем программно заявленное «милосердие» в любви. Гуманизм ее — цель более туманная, чем милосердие, но зато и более многообещающая. Ибо милосердие, пускай и самое тактичное, таит в себе момент снисхождения, если не высокомерия. В то время как истинным гуманистом, вероятно, способен быть лишь тот, кто ощущает себя частью этого больного, страждущего мира.

Такой финал, такое художественное решение можно было бы назвать дидактическим, в самом деле, Немет (это чувствуется и в процитированном отрывке, завершающем «Милосердие») иногда как бы нарушает суверенность своей героини и, забываясь, начинает говорить за нее. Но это поверхностное впечатление. Здесь нужно учитывать и особенности того внутреннего монолога, который ввел в литературу Немет: внутренний монолог у него отличается от тех форм, что возникли в эпоху бурного обновления романа. Это связано со стремлением Немета изобразить человека как целостный микрокосмос: только «изнутри» достичь этого в полной мере нельзя, как нельзя и только «снаружи». Поэтому в его произведениях подчас весьма нелегко отделить внутренний монолог от авторской речи. Однако более существенно то обстоятельство, что поступки, чувства, мысли его героини, ее отношения с миром, с окружающими людьми растворены в единой, гармонизирующей их среде, в едином писательском видении, которое проще всего, пожалуй, определить как реализм. Суть реализма Ласло Немета заключается в предельной достоверности психологических деталей, тончайших душевных движений, во всесторонней обоснованности мотивировок, которые складываются в целостную, органически связанную с внутренним миром героя и с внешним его окружением — от непосредственного окружения до исторической эпохи — линию поведения, жизненную позицию. Поэтому образ Агнеш вовсе не кажется нам абстрактным, надуманным, хотя она, конечно, представляет собой воплощение «чистой» идеи в той же мере, что и ее предшественницы в творчестве Немета — Жофи Куратор, Нелли Карас, Эстер Эгетэ. В «идеальности» этого образа ненавязчиво, мягко соединяется все лучшее, что писатель находил в своих современниках, и то, что он хотел видеть в человеке будущего. Пластичность и жизненность образа — одно из лучших доказательств блестящего мастерства Ласло Немета, его огромного реалистического таланта.

Дёрдь Боднар

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Осенним слякотным вечером Агнеш возвращалась из университета. Она была не одна; справа, держа ее под руку и приноравливая валкий свой шаг к легкой, ритмичной ее походке, шла Мария, как и она, третьекурсница; они только что отсидели лекцию по патологии, которая (пускай институт и ставил имя своего основателя рядом с именем самого Пастера) из-за нынешнего нудного лектора и позднего времени превратилась — после зевков и поисков опоры для головы на собственном локте или на плече у соседа — в царство дремы в уютном тепле расстегнутого пальто, так что даже самые старательные студентки облегченно потягивались и улыбались, оказавшись наконец на свободе, в сыром переулке, куда сквозь изморось проникал с улицы Юллёи свет дуговых ламп.

Молодой человек, пятикурсник, что торопливо, стараясь не отставать от здоровых спутников, ковылял слева от Агнеш, неуклюже выкидывая правую ногу в ортопедической обуви, недавно вышел из клиники, от своих больных, и какое-то время, под предлогом покупки газет или марок, торчал на углу, на выходе из переулка, где в толпе заполнивших тротуар студентов должно было показаться и серое, солдатского сукна пальто Агнеш. Шагавшего же с другого края, со стороны мостовой, стройного юношу, чьи щегольские, сшитые на заказ ботинки и пружинистая походка побудили бы постороннего человека заподозрить в нем офицера, сменившего в этот вечер мундир на штатский костюм (впечатление это лишь дополняла фуражка байтарша