Меня зовут Сол - [29]

Раз в неделю мы сидели на диване в тихом кабинете, и мне приходилось рассказывать о своих чувствах. Я ничего не могла рассказать про нашу квартиру, про Мо или Роберта, поэтому я обычно говорила, что все ништяк, что я отлично себя чувствую, а иногда придумывала какие-нибудь проблемы, потому что от меня явно этого ждали. Однажды я сказала миссис Финлейнсон, что меня беспокоит глобальное потепление, потому что мы живем на самом краю моря, и если уровень воды поднимется хотя бы на метр, то приморская дорога, дом Иэна Леки и маленькие магазинчики у дамбы утонут. Наши квартиры стоят на холме над городом, так что они останутся целы. Миссис Финлейнсон кинула и сказала: «Да, об этом нам всем не мешает подумать». Я рассказывала ей про тех, кого люблю, — про Пеппу, Мо и Иэна Леки, — но никогда не говорила о Роберте и даже не упоминала его имени.

* * *

Пеппа проснулась, когда уже темнело. Я дала ей еще таблетку амоксициллина и приготовила чаю из сосновых иголок. Она села на лежанке и сказала, что у нее болит рука. Я снова перебинтовала ей руку старым бинтом, потому что чистый оставался всего один. Гной никуда не делся, а царапины как будто стали шире и покраснели еще сильнее. Пеппа сказала, что рука очень болит, ее дергает, и она какая-то тяжелая.

Я дала ей кекса, орехов и изюма, потому что она отказалась есть щуку. Я попробовала кусочек — мясо оказалось белое, с дымком, и в нем был миллион костей. Пеппа немного почитала при свете налобного фонарика, а потом я забрала фонарик и ушла в лес за дровами, потому что костер начинал гаснуть, а нам надо было вскипятить чайник.

Когда я вернулась, Пеппа сказала, что ей нужно в туалет, так что я вывела ее наружу. У нее был понос — так иногда бывает, когда принимаешь антибиотики. Я точно помнила, что в такой ситуации нужно давать много воды, а еще соль и сахар. Мне пришлось подтереть ее травой, а потом обрывком футболки, который я намочила кипяченой водой. Холодало, так что я уложила ее в спальник и прикрыла одеялом. Рука все еще болела, поэтому я дала Пеппе еще по таблетке ибупрофена и кодеина. Я умирала от страха, пока она не заснула. Потом я обложила костер дровами со всех сторон, села на пороге шалаша и долго смотрела на огонь. Чайник я постоянно держала горячим и будила Пеппу каждые два часа, чтобы напоить сосновым чаем с солью и сахаром.

Стало реально холодно. Небо прояснилось, вышла яркая, почти полная луна, в свете которой лес казался серо-серебряным. Я видела, как иней намерзает на листьях и ветках. У огня было тепло, а Пеппа лежала под одеялом. Температура у нее упала, и она перестала дергаться и дрожать. Хорошо.

Ночка выдалась та еще. Я толком не спала, сидела и смотрела на огонь и следила за Пеппой. Правда, я закуталась в одеяло. В темноте я слышала крики совы, шум деревьев и треск у ручья — наверное, туда пришел олень. Щука над огнем сморщилась и почернела. Теперь она выглядела как мусорный мешок. Где-то далеко лаяла лисица. Точнее, не совсем лаяла: они издают странный скрипучий звук, что-то вроде «ак-ак». Я не боюсь темноты и не боюсь даже сидеть на улице ночью. Мне это нравится. Мне нужно было посидеть и посмотреть на огонь, чтобы успокоиться насчет Пеппы. Что будет, если она не поправится? Я могла бы поехать в город и пойти к врачу, но тогда нас найдут и арестуют. Я могла бы поехать в город, купить еще антибиотиков и бинтов и почитать в Интернете про инфекции. Но в любом случае мне пришлось бы бросить Пеппу. К тому же уже пора было ставить силки, или удить рыбу, или стрелять птиц: еда кончалась.

Я, кажется, заснула. Я смотрела на огонь, и видела маленькие искры, и чувствовала, как что-то стучит по моей шее, а потом вроде бы вышла из тела и провела вне тела целую вечность.

Вставало солнце, и на востоке, за деревьями, горизонт начинал золотиться. Потом он стал ярко-розовым, потом серебряным, и весь лес засверкал изморозью.

А потом я услышала шаги и треск веток где-то наверху. Сердце у меня заколотилось. Она появилась из-за шалаша, заглянула под мой зонтик, посмотрела на меня и сказала:

— Guten Morgen, Kinder.[6]

Она и правда была похожа на ведьму. На голову она намотала огромную клетчатую шаль, как делают африканские женщины. Длинное черное пальто прикрывали несколько шарфов, а на шее висела полоса яркого шелка. Еще у нее были овчинные перчатки и трость. Под глазом белел шрам, похожий на прилипшую макаронину. Она улыбнулась накрашенными губами, показав огромные белые зубы.

— А вы правда врач? — спросила я. — Пеппа заболела. Ее укусила щука, в рану попала инфекция, и теперь у нее температура и понос.

Она заглянула в шалаш и сказала:

— Ach so. Маленькая рыжая девочка. А ты ее сестра.

— Ага.

— Да, я врач. Я иммунолог и специализируюсь на болезнях иммунной системы. Я училась в Германской Демократической Республике, ГДР, ты про такую слышала?

— Вы можете ее вылечить?

Она сказала, что да.

Она забралась в шалаш и присела около Пеппы, которая как раз просыпалась.

— Привет, Ингрид, — сказала она. — Меня укусила щука.

Ингрид улыбнулась, стащила перчатки, погладила Пеппу по голове:

— Я буду тебя лечить.