Меня зовут Сол - [30]

Ладони у нее оказались гигантские, а ногти длинные и красные. Кстати, руки она явно недавно мыла.

— Как ты ее лечила? — спросила она у меня.

Я рассказала, что промыла укусы, дала Пеппе амоксициллин и обезболивающие и заставляла ее пить сосновый чай. Что раны гноятся и из них течет кровь, а на руке появились какие-то красные линии. Она слушала и приговаривала: «Gut… gut… gut»,[7] а потом сказала:

— Отлично. Ты — крайне разумная юная леди. А теперь вскипяти воды и принеси мне фонарь.

Она размотала бинты своими огромными руками, надела фонарик на голову прямо поверх шали и включила его. Я поставила чайник и налила в чашку горячей, почти кипящей воды. Ингрид вымыла этой водой руки. Наверное, было очень горячо, но она не подала виду. Потом она трясла руками, пока они не высохли. От ладоней шел пар. Она сняла бинт и посмотрела на распухшие царапины. Провела по одной пальцем, Пеппа ойкнула, а Ингрид нажала посильнее, а потом понюхала укус.

Потом она посветила фонариком Пеппе прямо в глаза, ощупала ей голову, шею и подбородок. Велела поднять руки, и Пеппа сложила руки так, как будто собралась нырять. Ингрид исследовала ее подмышки. Потом откинула одеяло и, стащив спальник, изучила живот и ноги Пеппы. Я на все это смотрела, а Пеппа улыбалась, а потом прошептала «лесби», указывая на Ингрид. Я засмеялась.

Ингрид уложила Пеппу обратно и прикрыла ее одеялом, оставив снаружи только левую руку. Пояснила для меня:

— Инфекция продолжает распространяться, потому что в ране остались инородные тела. Именно поэтому рана не заживает и гноится. Температура поднялась, потому что иммунная система ведет себя так, как будто началось заражение крови. Красные следы — это реакция иммунной системы на инфекцию.

— Я же все залила йодом, — сказала я.

— Если в ране что-то осталось, это не имеет значения, — отмахнулась Ингрид. — Ты знаешь, где растет сфагнум? Это такой мох.

Я кивнула, и Ингрид велела мне принести побольше мха и промыть его в ручье от земли и листьев. Я побежала к ровной полянке у ручья, где деревьев было мало и мох рос толстым слоем. Сняла целый большой кусок. Он слегка затрещал, потому что уже замерз сверху. Мох был грязный и тяжелый, и я его отжала, а потом вымыла в проточной воде. Руки у меня совсем закоченели и покраснели, пока я мыла и снова отжимала мох, а потом еще выбирала из него веточки. Потом я побежала обратно. Ингрид сидела у костра. Перед ней лежал маленький чехол на молнии. Она достала из него длинный пинцет и сунула его прямо в огонь. Кончики пинцета раскалились докрасна, и тогда она положила его на камень.

Увидев мох, она сказала:

— Gut, — а потом спросила: — А веревка у тебя есть?

Я протянула ей моток паракорда, а она сняла с шеи грязно-белый шарф. Вроде бы шелковый. Положила его на камень, вывалила мох на шарф и связала концы, так что получился узел. Вынула складной нож, отрезала кусок паракорда и обвязала им свой узел, сделав сверху петлю. За эту петлю она подвесила мох над огнем, а под него поставила чайник. Чайник скоро закипел, и пар пошел прямо в мох. Рядом Ингрид подвесила пинцет, чтобы на него тоже шел пар.

— Дезинфекция, — сказала она.

Я села на камень с другой стороны костра и стала смотреть, как пар окутывает узел со мхом.

— А что у нее в руке? — спросила я.

— Я полагаю, что зубы.

— Зубы?

— Щучьи зубы. Они очень хрупкие и тонкие и могут обломаться и остаться в добыче. Много лет назад в Германии я лечила рыбака, которого укусила щука. У тебя есть мать?

— Ага, — но больше ничего рассказывать не стала.

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Ты очень высокая и красивая. Твоя мать здесь?

— Нет. Мы сами по себе. Я гляжу за Пеппой. Мы охотимся, ставим силки и ловим рыбу.

Ингрид снова улыбнулась. Когда она улыбалась, глаза у нее делались узкие, как у китайцев, а вокруг глаз собирались морщинки. Лицо у нее все было покрыто ямками и складками, а кожа была цветом как ее шелковый шарф. Она красилась очень красной помадой, а еще темными тенями и тушью.

— Я живу в шалаше, — объяснила она. — Мой больше вашего. Еще у меня есть сушилка для дров и склад еды.

— А где это? — спросила я.

— Примерно в пяти километрах. — Она указала куда-то в сторону Магна Бра. — На другой стороне, за камнем, в маленькой долине с ручьем.

— А вы давно тут живете?

— Четыре года. А до этого я жила в той же долине, ближе к городу и дороге. Но я не люблю людей.

Мне захотелось рассказать ей о нас, Роберте, полиции и опеке, которые наверняка нас ищут, и посмотреть, выдаст ли она нас. Но тут Пеппа закричала: «Хочу писать», и я вывела ее в уборную.

Когда мы вернулись, Ингрид спросила, есть ли у нас мыло. Я нашла кусок в рюкзаке, и она вылила чуть-чуть кипятка себе на руки и долго мыла их с мылом, а потом еще держала над паром. Потом она стряхнула воду и сунула руки чуть ли не в огонь.

— Дай ей две таблетки обезболивающего. Пеппа, сядь.

Я дала Пеппе две таблетки ибупрофена. Она скорчила рожу и села на лежанке, положив руку на колено. Ингрид распаковала сверток с мхом — оттуда пошел пар — взяла пинцет и вытерла его о шелк.

Потом она включила налобный фонарик и встала на колени рядом с Пеппой.