Мельница на лугу - [29]

Сейчас она не была похожа на ту девушку, которая, испугавшись, сказала: «Мой брат». Она и Марк постоянно общались. Поэтому не было причины, почему она не могла провести пять минут на старой мельнице.

Корби сказал:

– Заходите, посмотрите картину.

Он перешагивал через две железные ступеньки. Эмма следовала за ним. Здесь было светло: железные фонари, свисающие со стропил, керосиновые лампы на столах.

– Где картина? – спросила Эмма.

– На мольберте.

Эта картина отличалась от тех, которые она видела, когда была здесь раньше. Тогда цвета были темно-голубые и зеленые, пурпурные и черные.

Она сказала:

– Это не Реонский холм.

Он писал вид Реонского холма, как сказал ее отец, для весенней выставки.

– Он самый, – сказал Корби.

Она знала холм хорошо. Он был виден отсюда. Холм на горизонте. Его название упоминается в книгах по истории, потому что там проходило одно из сражений Гражданской войны.

Основания холма на картине было не видно, оно потонуло в долине. Чахлые деревья отбрасывали причудливые тени, которые, казалось, перемещались, когда вы прекращали на них смотреть. Память о давней битве витала в воздухе, и Эмма сказала:

– Дети устраивают пикники на Реонском холме. Там красиво и трава зеленая.

– Его назвали Красным Реоном после сражения, – сказал Корби.

– Это было давно, – ответила Эмма.

– Но это – все еще там. Если рыть глубоко, можно раскопать поле битвы.

– Я не хочу раскапывать поле битвы. Я люблю зеленую траву.

Она знала все об этом. Ее отец посвятил главу в книге Реонскому холму. И старую легенду, которая связана с ним, гласившую, что спустя годы после сражения лязг стали, залпы орудий, крики людей и ржание лошадей снова слышатся с холма. Говорили, что оставшиеся в живых приходили на холм и видели армии, построенные в боевом порядке, мертвых товарищей, умирающих снова, и свои воюющие тени. Старики приходили и говорили, что видят себя молодыми и не изменившимися.

Она сказала:

– Вы знаете о призраках, конечно. Я рада, что этого больше нет. Мрачная перспектива, призрачное сражение каждого двадцать пятого июля. Сочувствую людям, которые жили здесь в те дни.

– Мои симпатии – с людьми, которые сражались здесь, – сказал Корби. – Оставшиеся в живых бежали. Вообразите, как каждый год все повторялось.

– Возможно, через двадцать лет никто не узнал бы вас.

– Не верьте этому. Друзья и родственники помнили бы имя типа, опустившего свою алебарду.

Она засмеялась:

– Если бы солдаты знали, что это произойдет, они, вероятно, никогда бы не покинули поле битвы. Не ожидали такого эффекта, особенно в дни, когда не было телевидения. Самое ужасное – опять и опять повторяется, много раз.

Самое ужасное… Пока Эмма смеялась, она вспомнила Сару Хардич, стоящую у магазина и сообщающую ей о Гиллиан. Две девушки, останавливающиеся рассказать глупую шутку. Ужасное, безнадежное чувство оцепенения, с которым она побрела, спотыкаясь, в дальнюю часть магазина, подальше от них всех. «Если бы я должна была видеть, что случилось со мной снова и снова, я сошла бы с ума», – подумала она.

Ее выражение лица изменилось, и Корби отметил это. Он знал о причине бегства Эммы из дома. Ходили сплетни. Она почувствовала, как тонкий, острый скальпель Корби, словно исследует ее мозг, читает ее мысли, и сказала, слабо защищаясь:

– Не знаю, проигрывали ли вы когда-нибудь.

Он ничего не ответил. Он смотрел на нее в течение долгого времени, потом наконец сказал:

– Думаете, нет?

Конечно, и у него были потери. Дерзко было предположить, что он всегда побеждал. Независимо от того, насколько жесткий был он человек, насколько защищающий себя.

– Хорошо, – сказал он, – вы покупаете это? Живопись. Они снова дурачились. Она слегка покачала головой:

– Я люблю удобоваримые картины на моих стенах.

– Как вы думаете, а я удобоварим, чтобы жить со мной?

Она широко раскрыла глаза:

– Господин Кемпсон, что вы мне предлагаете?

– Это ваш путь вернуть мельницу.

Она осмотрелась, как если бы взвешивала за и против, прежде чем ответить:

– Не думаю, что хочу этого. Ужасно.

– Какой позор, – сказал он. – Это была моя козырная карта.

Как и ночью, когда они покупали кувшины, она почувствовала себя легко и весело. Она сказала:

– Много вы купили кувшинов за последнее время?

– Я завязал с кувшинами, – заявил он торжественно. – Какова судьба медведя Мэнди?

Она хотела подарить его маленькой племяннице Крисси, Мэнди, но забыла об этом. Она сказала:

– Все еще восседает на вершине комода рядом с тем яйцом. Слышали что-нибудь о Бет или Соверен, о них всех?

– Мы поддерживаем связь. – Было в его голосе что-то такое… Казалось, он сейчас рассмеется. Она посмотрела на него вопросительно.

Он подошел к низкому столику, дивану и стульям. Сел на диван и взял блокнот со стола. В считанные секунды, в то время как Эмма наблюдала за ним, осознавая, что он делает, подходя ближе, чтобы видеть, он набросал рисунок.

– Кто это? – спросил он.

Две головы, волосы. Одна голова с волосами как пух, другая с длинными и беспорядочно разлетающимися, с яркими, слегка безумными глазами.

– Бет и Спарки. – И это было сумасшествие. Она сидела на диване около него, подогнув под себя ноги, а он делал наброски с ярмарки, один за другим, настолько хорошие, что часто она могла назвать имя прежде, чем он нарисует половину изображения.