Матрица Справедливости - [21]

— Здесь нет врача, — устало повторил старик. — Здесь никого нет. — Он вдруг уставился прямо на Элиазара. — Вы убили мою жену.

— Мы? — отшатнулся Элиазар.

— Вы. Франки, германцы, норманы. Кто вас разберет. Грязные язычники. Охотники за костями. Я стар. Я вас не боюсь. Мне уже все равно.

— Стой, — Элиазару наконец удалось вставить слово. — Я еврей. Я же говорю с тобой на твоем языке.

— Ты еврей? — старик, казалось, поверил, и тут его взгляд уперся куда-то ниже подбородка Элиазара, и тот кожей почувствовал серебряный крестик, подаренный ему Элеонор.

— Это… — он прикрыл крестик рукой, — я выдаю себя за христианина. Меня зовут Элиазар Леви из Малмсбери.

Старик недоверчиво посмотрел на него.

— Это в Англии, — поспешил добавить Элиазар.

— В Англии… — недоверчиво повторил гончар, — аптекарь живет вон на той улице. Третий дом справа. Только он все равно тебе не поможет.

Старик

Аптекарь был так же стар, как и гончар. В этом квартале все были стары. Помогать он действительно отказался.

— Я заплачу, — сказал Элиазар и тут же понял свою ошибку.

— Ты заплатишь? — завопил старик, и голова его затряслась. — А кто заплатит за мою дочь? Кто заплатит за Израэля и его семью? — он затряс клюкой, указывая куда-то через дорогу. — Дикари… Идолопоклонники… Детоубийцы.

— Я еврей…

Это не имело значения. Голос старика, взвизгнув, перешел в рыдание. Он плакал в голос, как плачут женщины на похоронах и очень маленькие дети. Несколько голов высунулись из соседних дверей. Пожилая женщина увела старого аптекаря в дом, укоризненно взглянув на Элиазара. Он постоял какое-то время, растерянно глядя на закрытую дверь. Город населяли в основном греки, а он был невысокого мнения о христианских врачах, особенно после случившегося. А сам он не имел представления, что делать. Он повернулся и побежал назад, во дворец.

Он только миновал соседний дом, когда его окликнули. Кричала женщина. Та самая, что увела аптекаря в дом.

— Он хочет видеть тебя.

Старик стоял у двери с размазанными по лицу слезами. Он стал рассказывать, произнося еврейские слова на греческий манер, всхлипывая и задыхаясь.

— Я был врачом. Хорошим врачом — не то что эти ваши христианские невежды, — он жестом остановил Элиазара, который опять хотел возразить. — Я лечил принца Роджера и его детей.

— …И нынешних тоже, — добавил он сквозь зубы, кивнув на дворец.

— …А в ту ночь у меня на руках умерла девочка. Дочь принцессы Констанции. Ей было восемь лет. Ее звали Адриана. Я ничего не мог сделать. Никто бы ничего не смог сделать! — старик повысил голос, как будто его упрекнули.

— …Бедную девочку все любили. В ту ночь плакал весь дворец. А наутро Констанция обвинила меня. Она совсем взбесилась от горя. А этим головорезам только того и надо было. Они перед этим ходили воевать с эмиром… Они все время с ним воюют. Пришли потрепанные, так что у них руки чесались подраться. А мусульмане или евреи — какая им разница? И они пришли сюда.

— …Убили мою дочь. И еще многих. Сожгли синагогу. Раввина заставили молиться их идолу, а потом тащили за ноги за лошадью. Меня оставили жить. Зачем?

Аптекарь уставился на Элиазара, ожидая ответа на этот невозможный вопрос.

— С тех пор я никого не лечу. Зачем лечить людей, если их убивают? Но моя жена — добрая женщина. Она сказала помочь тебе. Мы уже старые. Нам нечего больше бояться. Я все равно не пойду с тобой. Но я могу посоветовать. Что произошло?

Элиазар рассказал, стараясь не забыть ни одного ингредиента старухиной смеси.

— Воевать. Казнить, жечь, ломать. Это они умеют. Лечить — нет, — он ушел в дом и вернулся с пузырьком. — Этим смажь ей тело. Особенно живот. А это, — он протянул Элиазару тряпичный мешочек, — свари и давай ей выпить. Если на то Его воля — она выживет. Не забудь помолиться.

Элиазар поблагодарил старика, твердо решил его навестить, и рванулся в сторону дворца, но лекарь окликнул его:

— Если ей станет хуже — беги от них.

Элеонор так и лежала без чувств. Эдвард не мог оторвать взгляда от ее рук. Бледные, неподвижные, старые — они бессильно лежали на одеяле. Он взял ее за запястье. Жар. Пульс слабый.

Марта с отчаянием в глазах остужала лоб Элеонор смоченной в воде тряпкой. Только сейчас Эдвард заметил Альберта, королевского лекаря. Тот шагал из угла в угол, совершенно убитый, и остервенело молился.

— Если она умрет, мне тоже конец. Так сказал Его Величество. Его Величество не знает, что произошло. Все боятся сказать. Я тоже боюсь. Ему сказали только, что Ее Величество умирает…

Эдвард выставил его за дверь, а мешочек с травами швырнул Марте:

— Свари, быстро!

Он остался один. Открыв пузырек, он задрал широкое платье Элеонор. Превозмогая стыд, стараясь не смотреть на беззащитное тело, он вылил пахнущую болотом темную гущу на руку и начал втирать в живот королевы.

Дверь открылась. Вернулась Марта. Она вскрикнула, прикрыв рот рукой, увидев Эдварда над голым телом королевы, покрытым черно-зеленой жидкостью. С трудом успокоив ее, он приказал продолжать. Приподняв голову Элеонор, он влил ей в рот зловонный отвар.

Иерусалим

Иерусалим встретил остатки Христова воинства линялым камнем и восточным гомоном. Кирпичные фасады церквей нагло заполняли осыпающиеся колоннады. Всадники, носильщики с паланкинами, возницы с повозками кирпича и арабские торговцы сталкивались на перекрестках, устраивали заторы и ожесточенно ругались на десятке языков. Среди блистающих новизной золоченых крестов там и сям стыдливо торчали минареты.