Маленькая война - [17]

— У дочери он уже спросил… — теребит край скатерти мама.

Интересно, кем я буду Раде? Братом? Подружкой? Вечерами она станет делиться своими любовными переживаниями… Пытка времен инквизиции. А когда Хромой Батор на ней женится, буду посаженым отцом. Вернее, посаженым дураком. Эх… почему я не уехал с Пепе Хохряковым! Разбирались бы в этих женитьбах без меня…

— Не хочешь, так и скажи, — не смеет поднять глаз мама. — Я пойму…

Эх, мама… Что тут понимать, когда шампанское на столе! Совет да любовь.

Мама чмокает меня в лоб и снимает с шифоньера довоенный патефон. От него клубится пыль. А вдруг патефон не работает, столько лет прошло… Мама волнуется и просит проверить. Пластинки ей дала тетя Зина. Я покрутил ручку.

«Ландыши, ландыши, светлого мая приве-ет…» — полузадушенно сипит патефон. Песенка-то не по сезону…

И хорошее настроение не покинет больше вас!..

В патефоне что-то щелкает, хрипит, но песня — что надо. Хорошего настроения мне как раз не хватает. Мама подпевает и расставляет тарелки. Она помолодела и наконец-то разогнулась. Любит она этого коротышку, что ли?

Максим Маланович работает в конторе, имеет дело с бумагами. Коминтерн Палыч ругает его «интеллихентом» и другими нехорошими словами. Невзлюбил с первой же встречи. Максим Маланович по своему обыкновению поздоровался первым и спросил про здоровье. А Коминтерн Палыч был с похмелья… «Ах ты, интеллихент паршивый, издеваться, да? Над рабочим классом?! — бушевал сосед и рвал на себе майку. — Да ты знашь, хто я таков? Ефрейтор Хохряков — полковая разведка! А ты, гнида, в тылу сидел и бумагу марал! Мало вас извели…»

Мужики с нашего барака насилу уняли.

Коминтерн Палыч вбил себе в голову, что гость ходит к нам по воскресеньям с дальним прицелом. А именно — выпить чекушку водки, которую он приобрел «на свои кровные». После трудовой недели Хохряков закупает две бутылки и одну маленькую. Ее он отдает маме, потому как на себя не надеется, а наутро заявляется поправить здоровье.

Но хватит о соседе. В дверь стучат — и входит Максим Маланович. Без цветов. Здоровается с мамой, жмет мне руку и протирает очки. Вид шампанского приводит его в растерянность. Он явно не ожидал такого приема.

— Твоя мама сегодня красивая, — выдавливает дорогой гость.

Мама улыбается и поправляет прическу. Стою истуканом — умытый, причесанный, в отутюженных брючках — и с отвращением изображаю пай-мальчика. Новая прическа и туфли на высоком каблуке делают маму заметно выше гостя. Жених!.. Не мог на цветы разориться! Интересно, как будет целовать маму — на цыпочках или подставит скамеечку?

Кажется, я ревную. И теперь хорошо понимаю супругу Семена Самуиловича.

А вот и они. Тетя Зина врывается с большим свертком, несмело вплывает Семен Самуилович, в руках у него цветы. Молодец, дамский мастер!

— Ап! — жестом фокусника тетя Зина ставит на стол бутылку марочного вина. Полное лицо ее сильно напудрено. — Я извиняюсь!

— Поздравляем… — Семен Самуилович вручает цветы и целует маме руку.

— Ах ты, дамский негодник! — грозит пальцем его жена и трясет вторым подбородком, смеется.

Максим Маланович хочет сказать, но ему не дают — тетя Зина прижимает его к своей необъятной груди. По маминому сигналу ставлю пластинку и завожу патефон.

Ландыши, ландыши, светлого мая приве-ет…

Ландыши, ландыши, белый буке-ет!

Тьфу, опять не та!

Подрагивая усиками, тетя Зина распечатала шампанское. 13:38. В потолок летит пробка, шампанское льется рекой. Звон бокалов, всеобщее оживление. Шампанского мне не налили, скупердяи. Максим Маланович порывается встать. Я пью лимонад и жую колбасу.

— Нуте-с, так сказать, с помолвкой, я извиняюсь! — зычно кричит жена парикмахера.

— Молодые люди, молодые люди! — часто-часто заморгал Семен Самуилович.

Максим Маланович решительно встал, протер очки. Он волновался. Тетя Зина постучала вилкой по бокалу.

— Прошу меня выслушать. Я… — жених осекся. — Я прошу прощения… Никакой, так сказать, помолвки не будет. Я не имею права… Обстоятельства выше нас, понимаете…

Жених снял очки и близоруко огляделся.

— Это невозможно понять! Мир сошел с ума! — в его голосе было отчаяние.

За столом воцарилась тишина. «Ландыши, ландыши…» — хрипел патефон.

— Тэ-экс… — протянула тетя Зина. — Это что же получается? Муж с работы отпросился, я стирку бросила, цветы на рупь, подарок — десять рэ, вино марочное — три рэ. И все — новыми деньгами… Это кто же сошел с ума, я извиняюсь?

— Вы меня неправильно поняли! — протянул руку Максим Маланович. — Человечество стоит у черты… Там, на Кубе…

— Мы вас правильно поняли! Нечего было одинокой женщине мозги пудрить! Да весь барак подпишется… Я извиняюсь! Хошь бы ребенка постеснялись! А еще интеллигентный человек!

— Зинаида, если ты не против, — я на работу… — прошептал парикмахер.

— Ты-то хошь помолчал бы! У людей черт-те что, а он со своими бабами!

И Борькины родители, переругиваясь, уволокли подарок, цветы и бутылку вина.

Патефон равномерно щелкал — пластинка кончилась.

— Мне уйти? — усмехнулся я.

Максим Маланович благодарно кивнул.

— Никуда он не пойдет, — сухо сказала мама. — У меня от сына нет секретов.

Я дожевал колбасу и принялся за шпроты.