Маленькая война - [15]

— Братцы, братцы… — размазывал слезы конопатый верзила. — Виноват, че ль, что за Удой родился… Мамка одна… Сестра маленькая… Им дрова колоть будет некому-у…

И он замычал с неподдельным горем. Равнодушная Уда несла свинцовые воды, вспениваясь у опор моста. Сероватые льдинки шуршали о припай. Мимо, словно утопленник, проплыло бревно…

«Языка» еле успокоили — ценные сведения, мол, спасли его шкуру.

От избытка чувств конопатый пообещал не являться на драку, чем значительно ослаблял мощь неприятельского войска.

Конопатого я, невзирая на протесты Борьки, отпустил. В самом деле, разве человек виноват, что его угораздило родиться не где-нибудь в Америке, а именно за Удой?..

13:00. «Петька Хуарес — маленький кубинец»

Лысина персонального пенсионера Кургузова закатилась в окне — минута в минуту. Час дня. Двор опустел. И пацанов не видно. Война войной, а обед — обедом. Сейчас даже на колокольне никого: Зауда тоже кушать хочет.

Борька умчался докладывать команданте о ценных сведениях и собственных подвигах в тылу врага. Боится, что опережу и присвою лавры. Напрасно. Я так громко гавкать не умею…

Воскресный обед — то, ради чего живут люди. После рабочей шестидневки за столом — вся семья. Папа (если он имеется) трезвый и серьезный, мама не ворчит на папу, а кормит чем-нибудь вкусным. Детки уплетают конфетки и котлетки. Идет неспешная беседа. И вот что поразительно. Чего бы ни коснулся разговор — космоса, новых денег или сообщения ТАСС, — он скатывается к обсуждению очередного скандала у Хохряковых.

В бараке длинные языки и коридоры. Они уставлены сундуками, канистрами, колясками, увешаны тазами и березовыми вениками. Скрипучая лестница воняет кошками. Дружно пошумливают примусы. Вчера была суббота, а сегодня — тишина. Мир. Живем в бараке дружно. Берем взаймы и долго не отдаем. Борька на первом этаже, Петька — через стенку. Его родители, как ни прискорбно, там же. Но и Хохряковы в воскресенье мирятся. Тогда Петьке перепадает мелочь на кино.

Я принес домой дров для маминой стирки. Пистолет положил в школьный портфель. Без стука вошел Петька Хохряков. Сейчас крикнет, что полет нормальный. Но Петька молчал. Молчал так, что расхотелось хвастаться про заудинские похождения. За плечами Окурка горбился рюкзак. Ушанка, телогрейка, валенки. Простудился, что ли?

— Курить нема? — прошептал Петька. На нем не было лица. Вернее, оно было, но очень уж кислое.

— Слышь, Аюр, давай уедем. Насовсем. Чес-слово!

— Насовсем? А… как же они? — я кивнул на стенку.

— Плевать! Пускай сами разбираются… Имущество делят! Устал я что-то от Хохряковых… — он тряхнул рюкзаком, зазвенело. — Уже собрался… На ихнюю мелочь две буханки хлеба купил. Макароны, спички, крючки, леску… Вот тока курева нема… Давай, собирайся. Жратвы побольше и ложку. Деньжат не худо бы…

Деловито-печальный тон сбивал с толку.

— А… куда? — я малодушно благоухаю женскими духами.

— Забыл? На Кубу, — внятно сказал Петька.

— Так… не обедал еще… — совсем растерялся я.

— Валяй. Тока живей. — он, не раздеваясь, сел на табурет. Уши шапки были завязаны под подбородком.

— А как же школа? — тянул я время. Отказываться ехать на Кубу было неприлично.

— Плевать! Куба — да, янки — нет! — недавний дезертир был настроен решительно. — Я там и фамилию поменяю. Чес-слово! Хохряков — разве это фамилия? Курам на смех!.. Пепе Хуарес — как, звучит?

План Пепе Хуареса был прост, как валенок. Сесть на товарняк, доехать до ближайшего морского порта и забраться в трюм грузового судна. Нынче все корабли плывут на Кубу, с помощью. Борька так говорил.

— А, валенки… — перехватил мой взгляд Петька. — Чтоб на товарняке не околеть… На Кубе выброшу. Сам говорил — жара. У них там заварушка намечается… Возьмут, чес-слово! Пистолет захвати и патроны. «Не посаран», понял?

Петька вспотел, но раздеваться отказывался.

— У нас же драка с заудинскими, — опомнился я. — Драпаешь? Так бы сразу и сказал!

— Ладно, тогда после драки, — поник Петька. Вздохнул, снял ушанку и рюкзак. — Но ты все равно не забудь ложку… И крючки с поплавком…

Я грешен перед Петькой. Три урока подряд расписывал ему кубинские пальмы и мулаток. И про жару не забыл, и про рыбалку. Сказал, что в барбудос берут пацанов — разведчиками. Борька подтвердил. Это мы начитались книжки о «Пепе — маленьком кубинце». Очень он нам понравился… Но ехать на Кубу?! Мы уже в шестом классе — соображать надо!

Высунув язык, прибежал Борька, выпалил, что Хромого Батора нигде нет, попросил керосину и разъяснил двоечнику Петру Коминтерновичу Хохрякову, что обстановка изменилась: корабли обходят Кубу за сто миль.

— Там у них блокада — хариус не проскочит! Газеты читать надо, понял? — Борька щелкнул неуча по лбу и умчался обедать.

— Все равно уеду! Чес-слово! Хохряковы, гады, надоели! — заплакал Петька и пнул валенком рюкзак.

13:20. Любовь и уголь

Тупо гляжу на часы, потом — на ботинок. Мама вот-вот придет. Ох и влетит мне за драную подошву! Ботинки новые, мама купила их перед началом учебного года, отстояла очередь. И за штаны в конских яблоках наддаст. Зеленые разводы засохли, и штаны стоят коробом.

На плите греется кастрюлька с супом. В животе урчит. То верный Боливар ржет в предвкушении обеда. Ничего, потерпит.