Мальчишки - [9]

Завидя издали Ленку с матерью, прячется за дерево, косит одним глазом.

Остановились. Наставляет Ленку мать, быстро говорит что-то — парок висит у губ. Наверняка про то, чтоб не простудилась, чтоб через дорогу не бегала и салазки никому не давала — сломают. Выдумает!

Пошагала мать, руки в муфту кутает. Красивая у нее шуба. Выскользнул Колька из-за липы, подлетел вплотную к Ленке, сказал:

— Пойдем в кино? Про войну…

Заморгала Ленка, портфель двумя руками взяла.

— А уроки?

— Эх ты! Цаца. Как отличница. Боишься? Люблю про войну, — говорит Колька.

— Неинтересно про войну, Коля.

— Чего ты понимаешь! Тебе про кукол надо.

У кинотеатра Ленка стоит в сторонке, пока Колька достает билеты, портфель под полу прячет.

Звонок. Зашли в зал. Сели в первом ряду. Ждут, когда вспыхнет экран и начнется война.

Крепкий пучок света проколол черноту, ударил в белое полотно и загорелся крупно: «Два бойца».

Колька сопит, подается вперед, шепчет:

— Здорово!

Ему хочется побежать по косому лучу света туда, на экран, вспрыгнуть на танк, закричать во все горло: «Ура-аа…» и чтоб кругом все гремело. Но картина вдруг обрывается и становится разом тихо и темно, и он, заложив пальцы в рот, пронзительно свистит и орет:

— Сапожники…

После душного зала на улице свежо и легко. Весело проносятся машины. Весело крутит милиционер палочкой, и свисток у него веселый. А Ленке грустно, аккуратно ставит она ногу и глядит, какой след получается.

— А тот на папу похож.

— Который?

— Черный…

— У тебя новый отец будет.

— Как это так, Коля?

— Обыкновенно. Конфеты тебе носить будет всякие, шоколадные. На машине будет катать.

— Так не будет, — Ленка краснеет и шаг ускоряет, точно бежит от кого.

— Будет. На кино деньги даст, — усмехается Колька.

— А зачем он, новый отец, Коля?

— Надо, видать. Гвозди приколачивать.

— Врешь ты все…

— Вот дуреха. У матери спроси.

Дальше до самого дома идут молча, похрустывая снежком. Небо словно налито молоком, закипает пеной облаков.

Мутным пятном за крышами стоит слепое зимнее солнце.

Бросила Ленка портфель на диван. Принесла из сеней дров, затопила печь. Слушала, как потрескивает бойко лучина и шипят сырые поленья.

В глазах ее плясало пламя.

Она неподвижно, уперев локти в колени, глядела на огонь, ждала мать, думала.

Придет дядя Саша. Будет читать газеты. Конфеты принесет шоколадные. А у него нет медали. И пальто у него не такое, не старое, а с меховым воротником.

Мама платье красивое наденет. Она всегда в голубом платье, когда приходит дядя Саша. Над диваном висит ковер, и мама будет поглаживать его ладонью и тихо разговаривать. Ей хорошо, маме. Она улыбается, когда ей хорошо. Щеки у нее розовые и горячие. Однажды стакан выпал из ее рук и разбился. Мама порезала палец, и дядя Саша прижигал ранку йодом и старательно дул на мамин палец, как на одуванчик. Он испугался почему-то, дядя Саша, будто мама могла умереть. А потом они ушли в кино. Думали, что уснула. Думали, что не слышит ничего…

Желтые языки огня лижут заслонку. Если, не моргая, смотреть на угли, то они превращаются в большой подсолнух.

Ленка вдруг вспоминает, как отец пригибал длинный подсолнух и показывал Ленке пчелу. Это было в поле. Подсолнух рос один. Больше Ленка ничего не помнит — только подсолнух и пчелу. Подсолнух они сорвали, а пчелу спрятали в спичечный коробок. Ленка сидела на плечах отца и слушала, как звенит пчела. Ей было жалко пчелу.

А дядя Саша курит длинные папиросы. Он выдумывает машины. Он конструктор. У него и пальцы длинные, как папиросы. Он собирает марки. Обыкновенные, с конвертов. Он и Ленке приносил марки. А на что они ей — Кольке отдала.

В комнате лежит мохнатая дорожка. Дядя Саша ходит только по ней, словно боится ступить нечаянно на голый пол, осторожно ходит.

А вдруг он придет и спросит:

— Ленка, я буду твоим папой?

Стучат в дверь. Выбегает Ленка в сени.

— Кто?

— Открывай, салазки принес.

— Заходи, Коля.

— Вот еще. Выдумаешь. Бери салазки. Пойду.

— Погоди…

Ленка не глядит на Кольку, глядит на его валенки.

— Коль, а это хорошо, когда новый папа?

— Если не порет, хорошо. Меня порол.

— А ты?

— Я убег.

— Куда?

— На кудыкину гору, вот куда. К тетке убег… Ладно, пойду я. Марок больше не приносил?

— Нет.

— Тогда пойду. А ты все-таки погляди, может, найдешь. Я к тебе завтра зайду.

Вошла в комнату, выдвинула ящик тумбочки, пошарила рукой — нету писем. Медаль не звякнула.

Пусто стало в комнате.

Рванулась к вешалке, ухватилась за рукав отцовского пальто, сдернула его с гвоздя — встала посередине комнаты, обняв пальто руками, крепко, точно отнять кто мог.

Пальто слабо пахло нафталином и отцом.

РЕВУШКА

Женька ступает босой ногой за порог, притворяет дверь и жмурится всем лицом от хлынувшего горячего воздуха и солнца, долго жмурится, просыпаясь, лохматит пятерней волосы и стоит, выставив острые локти, в отцовой майке и трусах.

— Чо голосишь… Кшш… — цыкает на петуха. — Вот ужо я тебя за ноги привяжу… То-то будет… Охрипнешь весь.

Раздумывает, с чего бы начать день, глядя на большой палец грязной ноги, оттопырив его кверху.

«Пойду к озеру — Чирок там, поди. Зинка спит. Проснется, реветь будет. Пускай поревет. Поставлю картошку варить — мать с вечера наказала, а потом к озеру. Зинка пусть ревет. Не высохнет. Привыкла… Дачники спят, и Мишка ихний спит. Вчера купались с Чирком, с дерева прыгали в воду. Раскачивались на суку и прыгали вниз головой в озеро. А Мишка сидел на берегу в трусах и ботинках, сопел, и удочка рядом с ним. Тоже — рыбак! Ему бы за материн подол держаться. Смотрел Мишка, смотрел и сказал вдруг: «Мальчики, как вам не стыдно… без трусов…» А у самого губы толстые и красные. Чирок удочку его выкинул в воду. Далеко выкинул, как надо. Пускай полазит. Рыбак в ботинках…»