Ленка достает из ящика старые желтые письма, медаль с дыркой и погоны и сидит над ними, маленькая, с острыми косичками, перекладывает письма, сдувает с них пыль и не смеется.
Она не читает письма.
Она их знает наизусть.
Она просто держит их в руках.
Если б был отец, они бы сейчас пили чай с пряниками, и Ленка бы смеялась, и мама сидела за столом, и папиросами в доме пахло.
Отец любил петь. Закидывал большую голову, светлел лицом и пел громко, свободно и красиво. Он был высокий и черный.
Ленка помнит, как они сидели на диване и грызли сухари, а в комнате было темно и вовсе не страшно. Потом отец чинил пробки, а Ленка держала свечу, и с нее капал стеарин чистыми горячими каплями.
Утром в воскресенье они ездили на тряском трамвае в зоопарк, и отец ей показал оленя.
И все.
А потом… потом были письма, медаль с дыркой и погоны.
На вешалке висит отцовское пальто, старенькое, мятое, с глубокими карманами и длинными рукавами. От него слабо пахнет нафталином и отцом… Старое пальто. И медаль тусклая, и на ней танк.
Ленка прячет письма и опять подходит к окну, вглядывается в темноту, вслушивается. Вдруг вздрагивает и летит к двери.
— Мама! — кричит Ленка, окунается в холодный мех шубы, вдыхает запах мороза. — А я все сидела и ждала. От тебя зимой пахнет.
Раздевается мать. От растаявшего снега в волосах искры и на шубе мелкие капли.
— Будем чай пить, Ленок?
— Будем, мама. Я вскипятила.
Ленка звякает блюдцами, перезванивает ложками, и от этого легкого шума в комнате становится весело, тепло и уютно.
— Мама, ты мне расскажешь чего-нибудь про папу?
— Я же тебе все пересказала.
— Я хочу еще. Я сказку придумала про старое пальто. Я тебе тоже расскажу, мама.
У матери светлые узкие глаза, словно она всегда щурится, словно всегда собирается заплакать.
Ленка ест варенье, густо намазывая им хлеб, — ест старательно, отхлебывая чай с блюдца, и вся светится, как капелька варенья на стекле, поглядывает на мать.
— Рассказывай. Как ты нашла папу? Он был небритый, колючий. И пальто носил то, старое. Вы с ним долго по улицам ходили.
— И шел дождь… Видишь, ты же все помнишь.
— А потом вы ели мороженое в золотой бумаге, и тебе стало холодно… Мама, а правда войны больше не будет?
— Правда, Лена.
— А то плохо, если война.
Задумывается Ленка, покусывает косичку.
— Мы с тобой всегда вот так будем пить чай вечером и говорить о папе. А вдруг он возьмет и придет. Вдруг все неправда?
— Не надо, Леночка. Ты уже большая. Правда. Все правда. Папа больше не придет.
— А вдруг… все ведь бывает. Только ждать надо. Он хороший был, наш папа?
— Хороший.
— Хорошо, когда есть папа, — вздыхает Ленка.
Она забирается на постель, расплетает косички, и глаза ее уже наполнены сном и смотрят тихо и мечтательно.
— Я сказку про старое пальто сочинила. Висит оно на вешалке. Уже долго висит. Два года. И ему скучно без папы. И когда все спят, оно снимается с гвоздя и ходит по комнате. Рукава по полу. А как посветлеет в окнах, оно опять вспрыгивает на гвоздь ждать папу.
Ленка говорит, растягивая слова, точно сама себя баюкает, точно хочет поскорее заснуть, чтоб старое отцовское пальто начало ходить по комнате.
— Теперь ты мне расскажи сказку. Про то, как снег идет, и про оленя.
Засыпает Ленка и видит сон: кругом снегу много, проваливается она в большие сугробы, а ей совсем не холодно, и она — вся пушистая от снега, как снегурочка на школьной елке, и над ней стоит олень, качает рогами, совсем такой же, как в зоопарке.
Ослепительно на снегу. Ленка размахивает портфелем, ловит губами падающий снег, улыбается. До школы два квартала. Мать держит ее за руку. Пушистые у нее варежки и шуба теплая, серебристая. Давит ботинками снег, где шагнет — там узкий след, как рыбка. Ленка считает следы, загибает в варежке пальцы.
У школы останавливаются.
— Иди, Ленок.
— Ты, мама, долго работать будешь?
— Как всегда. Не студись на улице.
— Ладно, мама.
Подпрыгнула Ленка, подбросила портфель, взбежала на ступеньку. Вдруг — хлоп! — снежок по макушке, больно, обидно. Обернулась быстро — Любка с соседнего двора приплясывает, бант красный в косе.
— Метко. Прямо по шапке попала. А ну, попробуй подойди. Я тебя еще угощу.
Опять летит в Ленку снежок, круглый, крепкий, — и снова Любка приплясывает. Кинула Ленка портфель в снег, глотнула воздуху и ну мчать на Любку; поскальзывается, губы сжала. Догнала. Вцепилась в Любкин воротник, выдохнула:
— Ты чего задираешься?
— Папе скажу. Вон идет. Он тебе даст. Отпусти, говорю.
— Я тоже скажу, — горячится Ленка. — Мой папа тоже сейчас придет.
— Твой?
— Мой.
— А вот и врешь, — нехорошо смеется Любка, и зубы у нее редкие, острые. Дышит паром в лицо Ленке и смеется: — Нету у тебя отца. А мой вон. Он тебе даст. Отпусти лучше.
Падает Любка в сугроб.
— Ты чего это… Я же просто…
— Ешь снег! — кричит Ленка. — Ешь, а то сама накормлю.
И когда Любка, морщась, глотает с мокрой рукавицы снег, Ленка отступает в сторону, отряхивается и, не оглядываясь, бежит к портфелю.
— Я тебе отплачу, — визжит вслед Любка, — ты у меня сосульки со всей улицы поешь. Мальчишек подговорю. Кольку.
Но Ленка будто и не слышит, ныряет в подъезд, хлопает тяжелой дверью, оббивает валенки о порог, обметает от снега.
