Мальчик без шпаги - [15]

Не взирая на сложности с учёбой, Тимофей любил приходить в школу. С одной стороны, по большому счёту податься особенно некуда, кроме тайги, с другой — в школе всегда было, чем заняться. Хочешь — играй в теннис, хочешь — иди в секцию, в кружок какой-нибудь, а можно просто посидеть на первом этаже — никто не прогонит.

Вечером, когда упругий февральский ветер разогнал толщу клубящихся туч, натерев до блеска звезды, и успокоился где-то в лесной глуши, Тимофей вышел на улицу. Дома было тягостно. В спальне стонала мать, которой отец не давал опохмелиться. Сам же сидел у громко включенного телевизора и смотрел всё подряд, отвлекаясь только ради перекуров или похода в душ. Увидев повестку, отец в очередной раз выругал мать:

— Я там, на буровой, корячусь, а она за сыном уследить не может.

«Пьёте-то вместе», — подумал Тимофей, но промолчал. Ещё предстояло получить свою порцию, но отец вдруг обрушился на саму Комиссию. Перебрал кости всем, от учителей до президента. Разошелся так, что Тимоха зажмурился, сидя в своей комнате, и повторял мысленно только одну фразу: «Только бы не пошёл за бутылкой». Вот и мать прохрипела из спальни:

— Кто они такие, Егорушка, нас судить. Ты бы принёс от нервов-то... Хоть фляжечку небольшую. Нельзя так резко...

Лучше бы она молчала! Отец буквально взорвался, и Тимофей предпочел выскользнуть в подъезд, бросив учебники, которые в кои-то веки открыл, собираясь выполнить домашнее задание.

Выйдя на крыльцо, мальчик выдохнул так, будто сбросил с плеч тяжёлый груз. Ноги сами понесли его в школу. В воздухе в этот вечер вдруг запахло весной, хотя до тепла в этих краях было ещё далеко. Высыпавшие в небе звёзды, может, и предвещали завтрашний мороз, однако сейчас были похожи не на колкие мелкие снежинки, а на подтаявшие леденцы. Весна пробовала силу, проводила разведку боем. Тимофей почувствовал дыхание новой жизни, остановился и прислушался: ему показалось, что за рубежом окружавших посёлок болот разносится эхо перестука вагонных колёс. А вдруг и правда — мелькая жёлтой вереницей квадратных окон, летит на юг скорый поезд, и здесь его слышно? Не все звуки теряются в тайге, иногда услышишь такое, что будешь долго думать над происхождением услышанного, и чего только не почудится, особенно если стоишь один, а вокруг — лесная глушь. И вскоре замечаешь на себе чей-то внимательный взгляд. Со всех сторон. Тогда начинаешь часто оглядываться, и хочется быстрее оказаться поближе к человеческому жилью.

В школе и в девять часов вечера было шумно. В спортзале стучали мячи; старшеклассники терзали в музыкальном кабинете электрогитары; взвизгивала циркулярка в кабинете Николая Алексеевича; по каким-то своим делам с лёгкой тайной на лице фланировали по этажам старшеклассницы; в обнимку со швабрами скользили в усталом вальсе технички.

Постояв немного на первом этаже, Тимофей двинулся на второй. Ещё с улицы он заметил, что в лаборантской кабинета истории горит свет. На лестнице мальчик столкнулся с двумя семиклассниками, за которыми в школе были закреплены смешные прозвища — Анальгин и Фильмоскоп. Первого — Анвара Алиева — так прозвали за то, что он, жалуясь на зубы, постоянно держал во рту таблетку анальгина, а к врачу идти боялся, второго — Толика Зуева — за мощные выпуклые с двух сторон линзы очков. У него с младенчества было очень слабое зрение.

— О! Тимоха! Слышали, как ты сёдня с Чириком бился. Маладэц! — Анвар похлопал Тимофея по плечу.

— Смелый, — согласился Толик. — Куда намылился?

— Хочу с историками поговорить.

— Чё, учиться вздумал? — удивился Анальгин.

— Да не, тема есть. Частное расследование, — серьёзно ответил Тимофей, нащупывая в кармане пуговицу.

— Круто, — одобрил Фильмоскоп, картинно вскинув к потолку огромные, многократно увеличенные линзами глаза, — я реферат писал, там у них такие видеокассеты есть классные.

— А чё хочешь-то? — хитро прищурился Анвар.

— Да так...

— Ломайся, Тимоха, чё, тайна что ли?

— Ну, не тайна, так, дело одно, спросить надо.

— А чё, нам западло поделиться?— Анальгин становился обиженно наглым, а вторая ссора Тимофею была не нужна.

— Смеяться не будешь?

— Чё смеяться-то, правда, Фильмоскоп? Рассказывай.

— Мне надо историкам пуговицу показать. Она царская.

— Пуговицу? Царская? Закаж...

— Да чего, смотри, только, чур, не лапать.

Анальгин всё же взял пуговицу в руки.

— Ну и чё? Орёл на ней. Старая пуговица. У меня дед монеты старинные собирал, я ими играл. Вот это круто. Там такие монеты были, что за каждую тысячу долларов давали. Отец потом продал их, чтоб на магазин больше денег было. На Большой земле. А тут пуговица...

— Ладно, посмотрел, отдавай, — Тимофей протянул руку.

— Падажди!.. — аж взвизгнул Анальгин. — Дай внимательно смотреть! Почему царская?

— Потому, вот и иду к историкам спросить.

— Откуда взял?

— Да какая тебе разница, Анвар? Отдай, пошли, нас пацаны ждут, — Фильмоскоп попытался остановить приятеля и потянул его за рукав.

— Ну падажди, да. Где взял пуговицу?

— Друг дал. Подарил. — Тимофею начинало всё это не нравиться.

— Ага, пуговица царская, а он тебе просто так дал. Кто?

— Ты его всё равно не знаешь. Давай пуговицу.