Макорин жених - [24]

Ох, не растравляли бы лучше сердце парню! Он осоловелыми глазами уставился на Платониду.

— Любая? Девка?..

Встал. Пошатнулся. Собрал всю силу, чтобы удержаться.

— Девка?.. Любая?..

— Да ты сядь, Егорушко, — ухватила его Платонида за рукав. — Посиди, в ногах правды нет…

Егор послушно опустился на лавку. Платонида придвинулась к нему вплотную, зашептала:

— Ты нам не чужой, Егорушко. Хоть и не ближний, а все родственник. Сердце иссохло, на тебя глядючи. И чего ты привязался к ней, к Макорке-то! Была бы хоть богата да с приданым. А то… Да и неуж ты не видишь, светик наш, что она над тобой потому изгиляется, что неровней тебя своим хахалям считает…

— Хахалям? Ты чего такое, Платонида, сказала?

— А то и сказала, что есть. Мало ли конюхов-то на базе в Сузёме…

С Егора слетел хмель. Он провел ладонью по лицу, будто стараясь сбросить с себя хмарь. Отодвинулся от Платониды вдоль по лавке.

— Благодарю покорно за угощенье. Ходите к нам…

Твердо, не шатаясь, вышел. Платонида мелконько засмеялась.

— Как его оглушило. И хмель, как с гуся вода.

— Ты знаешь, какое место прищемить. Самое пущее, — хохотнул Ефим Маркович. Платонида шикнула на него.

— Уймись! Господь-бог помогает мне, андели-хранители, честные угодники…

Глава девятая СВАТЬЯ СТУПАЕТ ЗА ПОРОГ

1

Правду ли, нет ли, а говорят, до тридцати лет жениться легко, после тридцати трудно. Егору до тридцати еще далековато, а вот с женитьбой у него не выходит. Невеста бы и хороша, пригожа и люба, да не понять парню, почему она дает от ворот поворот. Неужели оставаться старым холостяком, жить бобылем, маяться, ворочаясь на жесткой постели? Вся Сосновка знает о Егоровых ухаживаниях за Макорой. Даже ребятишки и те, завидя издали Егора, кричат:

— Макорин жених! Макорин жених!

Бережной добродушно усмехается и кышкает на ребятню.

— Я вам, сопленосые…

С ребятами-то разделаться просто, а думать о своей семье куда труднее. Сестра Лушка на выданье, мать остарела, еле ноги передвигает, надо, чтобы не осталась без всякого догляду, И с парнями уж в одной ватажке Егору стало водиться не в пору. Посмотришь, безусики кругом, птенцы желторотые. Егоровы-то сверстники в батьках ходят, бороды поглаживают. А он что — в бобыли записаться хочет?

Соседки судачат, Макоре косточки перемывают. И чего девка нос воротит, упустит вот экого парня, потом локти кусать станет, да поздно. Подбирают Егору невест, одну другой лучше. У каждой кумушки найдется хоть дальняя, да родственница, — и так хороша, и эдак прекрасна, пара бы Егору, хоть сейчас сватов засылай. Да вот не сватается, ходит меж девок и девок не видит.

А красавицы — и не только сосновские, но и из других смежных деревень — посматривают на парня, прихорашиваются, стараются привлечь его внимание — та улыбкой, эта взлетом бровей, иная легкой ступью, иная великой скромностью. Напрасно! Егор, что деревянный, сух и безответен. Шушукаются между собой девушки:

— Приколдовала его Макора, девки, вот и все…

— Так чего же тогда сама губы поджимает?

— А она, девоньки, хочет, чтоб ни себе, ни людям…

Егорова мать не раз заводила тайный разговор с сыном. И жалела его, и уговаривала, и попреками донимала — ничто не берет. Молчит, либо хмурится, либо улыбнется виновато и скажет:

— Почто ты, мама, горюешь. Парень — материн сынок, а мужик — женин поясок. Похожу еще и в парнях, голову завязать нехитрое дело…

Мать сжимает губы, смотрит на сына укоризненно-жалостно, качает головой:

— Ой, присушила она тебя, Егорушко! Лихо тебе будет. Как ты от нее оторвешься, не знаю. А оторвись, перестань на нее глядеть. И чего ты в ней увидел? Другие девки не хуже, а найдутся и почище ее. Да и, грех сказать, люди бают: кто про нее ведает, как она там на лесной базе-то живет. Сама я не видела, не знаю, а уж людской-то говори шибко много. Может, и зря болтают, да и то: дыму-то, сынок, без огня не бывает…

У Егора под скулами ходят желваки, глаза темнеют, лоб перерезает морщина. Он молча слушает мать, очищая резную деревянную солоницу обломком стекла. Стекло, хрупнув, переламывается. Острый уголок впивается в палец. Зажав ранку, чтобы не выпустить кровь, Егор тяжело поднимается и начинает ходить по избе. Мать, охнув, кидается в кут, ищет там среди тряпок чистый лоскуток для перевязки. На перетянутом холстинкой пальце появляется и медленно расходится красное пятно.

— Эк не вовремя угораздило порезаться, — сетует Егор. — Кож в Ефимовой квасильне накопится, не перемнешь…

— Ну, подождут кожи, бог с ними. Ты уж похранись, не береди. От кожевенной грязи еще заразу схватишь. Сходи лучше сегодня в потребиловку за солью, на исходе соль-то у меня. Да спроси, грибы соленые принимают ли. Три ушата насолила для продажи, да все не соберусь на Погост сбродить, ноги-то мои утлые, дома по полу и то худо передвигаются… Спроси-ко, буде берут, так унесешь, все лишняя копейка…

Мать принимается за свое печное хозяйство, Егор неторопливо одевается и идет на Погост.

2

У потребилки на рундучке место пусто не бывает. Зайдешь в лавку, купишь соли, спичек, табачишку, женке на платье, ребятишкам по гостинцу, как не присесть на рундучок, посудачить о том, о сем, послушать, что люди говорят, всласть затянуться свежей махорочкой. Едешь мимо, лошадь сама за угол тянет: останови, дай сена да присуседься к рундучку. Не в частом и быванье, посиди, покалякай минутку-другую, а то и часок. Так вот один к одному и собираются люди у крыльца потребилки. Есть и завсегдатаи рундучковых бесед, они, почитай, с утра до вечера тут, побасенками закусывают, слухами обедают, а на ужин, случается, и песню подхватят. В старое время такие мужичьи посиделки в церковной сторожке водились, а ныне ее заменил потребиловкин рундучок.