Макорин жених - [23]

— Здравствуешь, Егорушко. Каково гуляешь?

Егор легонько кивнул, продолжая играть с надрывом, взахлеб. Когда он прошел, Платонидино лицо расплылось в довольной усмешке. Шепча про себя, она мелкими шажками пробиралась по тропке, поминутно крестясь. Увидев черную Платонидину фигуру, девчата оборвали песню, сделали постные лица и сидели, уставясь в землю, будто самые первые скромницы на земле. Женщины завздыхали, некоторые стали креститься. Платонида сурово глянула на девушек, поклонилась женщинам. А ребята, не обращая внимания на праведницу, продолжала наяривать на своих разномастных гармошках, кто во что горазд. Самые отчаянные, будто нарочно, грянули частушку, такую забористую, что даже мужики крякнули. Платонида пронесла свое тощее тело невозмутимо, словно ее уха, прикрытого черным платком, не коснулись крепко закрученные слова. Она только подняла руку и благословила парней широким благочестивым крестом.

4

Перезрелая дева Параня плохо спала по ночам. Разметается на жаркой пуховой перине, вздыхает, обнимает подушку. Жениха бы надо, а его нет и нет. И телом она крупитчата, и лицом румяна, и в платьях ей от батьки отказу нет, и приданым стоило бы прельститься жениху, — почему они, женихи, не видят всего этого, не замечают, трудно уразуметь. Мается Параня ночи, грустит вечера, а и днем не сладко, когда смотрят на тебя и думают: «Перестарком ты, девка, становишься». Того и гляди начнут величать старой девой. А кровь девичья бурлит, и сны видятся такие, что хоть вой-кричи.

Паранина мать испробовала все извечные способы приманки женихов — попусту. Опоздала, видать, пропустила сроки. Как дочери помочь, ума не приложишь. И надумала мать сходить к Платониде: говорят, она божьей благодатью тронута, вышнюю власть имеет. И верно, не успела Паранина мать произнести три слова, Платонида сама все ей высказала — зачем пришла и чего хочет. Прозорливая, как есть прозорливая!

— Не убивайся попусту, молись богу да не бойся приносить ему от щедрот своих, всевышний и поможет. Девка твоя не кривая, не хромая, не шадровитая. Найдется жених, коли смилостивится отче наш всеблагий и всеправедный.

Платонида велела сходить Паране в ночь под четверток, после вторых петухов ко «кваснику», зачерпнуть водички от самого дна туеском, в котором семь дней сидела мышь с обрубленным хвостом. Эту воду Платонида освятит, даст, кому надо, попить али окропит при удобном случае и тем присушит к Паране какого хочешь жениха.

Параня не побоялась ночи, сходила ко «кваснику», добыла водички со дна, принесла ее Платониде. Та поставила туесок перед образом Парасковьи-Пятницы, прилепила к его краю свечку, затеплила ее, стала молиться, приказав и Паране встать на колени. После молитвы Платонида отлила водички в малый стеклянный пузырек и велела при случае незаметно брызнуть да того парня, которого хочешь присушить.

— По сердцу ли, по душе ли будет тебе, кралюшка писаная, парень видный, дородный, работящий, сосед мой Егор Бережной? — спросила Платонида.

Параня поужималась, потеребила концы полушалка, ответила:

— Шибко гож…

И стеснительно засмеялась.

— Его и окропи святой водой родниковой, твой будет.

Сама не своя улетела Параня от Платониды, отлила дома родниковой водички в другой пузырек и дала его матери с наказом покропить тайком на Егора Бережного. Мать поделилась водичкой со снохой. Ой, Егор Бережной, дивиться тебе и дивиться, отчего это появляется мокреть то на пиджаке, то на рубахе.

5

Вечером после гулянки у «квасника» Макора плакала в чуланчике на повети. А Егор жадно тянул пиво из Платонидиной ендовы и сам удивлялся способности столько выпить за один присест. Ефим Маркович подливал в ендову, а Платонида потчевала.

— Пей, Егорушка, ты ведь правнук Афоньке Бережному…

Егору становилось весело. По рассказам деда и отца, а немножко и по своим детским впечатлениям он помнил этого прадеда. Тот жил в Емелькином Прислоне, версты за три от Сосновки. Дважды в год гостил он у своего внука Павла — в день вешнего Егорья и на Успенье, осенью. Спозаранку, не привернув, пройдет на Погост, к обедне, а уж от обедни направляется в гости. К тому времени на подоконнике раскрытого окна у Павла приготовлено угощение: ведерный ушатик забористого пивка. Афонька подходит к окну, говорит:

— С праздником вас, внук мой, внученька и правнуки с правнучками…

Мать из-за ушатика в окне кланяется, поет:

— Кушай-ко на добро здоровье!

Старый берет ушат, припадает к нему и ставит обратно на подоконник только тогда, когда посуда опустеет. Закончив питие, Афонька крякает, разглаживает усы, кланяется.

— Благодарствую за угощеньице.

И идет восвояси. Вот как было.

Егор раздувает пену, колпаком нависающую на края ендовы.

— Ну, где мне с прадедом тягаться, с Афонькой! Слаб брюхом…

Слаб-то слаб, а в ендове остается только гуща на донышке. Ефим Маркович подливает снова, смеется.

— Пей пива больше, брюхо будет толще…

Бережной мотает головой, отнекивается. Его уже начинает развозить. Язык заметно заплетается.

— Нет, за прадедом Афонькой мне не угнаться, — говорит он. — И брюхом… и духом… хиловат я. Ишь, и язык охромел…

— Да что ты, Егор Павлович, — тянет Платонида, придвигаясь ближе к гостю. — Такой справный парень, одно загляденье. Любая девка за тобой побежит. От девок-то ведь тебе, поди, отбою нет…