Макорин жених - [22]
Вот от девичьего полукружья отделяется одна, плывет павой по лужайке. В руке у нее белый платок. С особой церемонностью она взмахивает им и легонько ударяет по плечу приглянувшегося кавалера. Уплывает на место ровными мелкими шажками, не покачнувшись, строгая и важная. Вслед за ней выходит ее подруга и также приглашает платком своего кавалера. Минуты две красавицы стоят рядом, ждут. Парни, будто нехотя, встают, вразвалочку идут к своим партнершам, делают первый круг, не глядя на девиц, с напускным безразличием. Потом подхватывают девушек под руку и начинают кружиться.
А поодаль, в тени ольшаника, сидят бабы, судачат, перемывают косточки отсутствующих соседок, не забывая одним глазом наблюдать за молодежью, примечать и строить догадки. У изгороди на бревнах расположились мужики, курят, тешатся побасками, одна другой солонее, толкуют о предстоящей молотьбе, о зимнем извозе. А кругом шныряют неугомонные ребятишки, барахтаются в кустах, лазят по изгороди, кидаются шишками. Им всюду есть дело, они не оставят в покое ни старую елку, поднявшую над пригорком мощную остроконечную крону, — доберутся до самой ее вершины, ни глубокий родник, чистый и студеный, вода которого так вкусна, что пил бы и пил ее без конца, если бы не столь она холодна, что ломит скулы. Вокруг родника на вересковых кустах понавешены берестяные черпачки — подходи и пей. Они не бездействуют — на вольном воздухе, под солнцем человека долит жажда. И во время гулянок не бывает такой минуты, чтобы кто-нибудь не склонился над родничком. Мочажину эту издавна в народе прозвали «квасником».
У Егора Бережного оплетенная медью, украшенная зеркалами голосистая тальянка с вышитым нарукавником и с многоцветными кистями. Он играет, склонив голову и отрешась от всего мира, однообразный, все время повторяющийся мотив. Он сам его придумал, разучил и играет только его, другого не умеет. Так все сосновские парни. У каждого есть своя игра, только он играет так и никто другой. Сосновских гармонистов узнают по игре.
Егор вздрогнул, когда белый платок ударил его по плечу. Тальянка в нерешительности замолкла, но через мгновение зазвенела с новой силой. Повернув голову, Егор увидел Макору, удаляющуюся плавным шагом. Он подождал, сколько требовалось, передал тальянку приятелю и, не спеша, будто нехотя поднявшись, вышел на полянку. Макора улыбнулась ему чуть заметно, одними уголками губ. Егор сделал круг, другой, подхватил Макору под руку и закружил ее так, что над лужайкой поднялся вихрь. Бабы заахали, мужики поднялись с бревен, Макора, разрумянившаяся, с сияющими глазами, перешла в ровный и плавный пляс, кругами уходя от Егора. А он вприсядку, сбив свою кепку набекрень, выплясывал за ней отчаянные колена. Казалось, будто ноги его не касаются земли, летит он по воздуху, сильный и легкий. А рядом другая пара старается не отстать в пляске от Макоры и Егора.
Плясали долго, насколько хватило удали. Последний круг делали изнеможенные, медленно, шагом, вразвалочку. Наконец, плясуньи остановились на том месте, с которого начали. Парни стали против них. По обычаю кавалеры вынули из карманов аккуратно сложенные платочки и вытерли губы. То же сделали и девушки. Не прикасаясь друг к дружке руками, они наклонились и троекратно поцеловались, чуть прикладывая губы к губам. Все получилось чинно и порядочно. Снова взвизгнули гармошки, новая пара девушек взмахнула платками, новые плясуны с наигранной ленцой вышли на поляну.
Егор заметил, что кашемировый Макорин полушалок мелькнул меж кустов. Тряхнув тальянкой, он встал и направился в ту же сторону, к «кваснику». Родничок, пробираясь сквозь мох и осоку, скатывался в лог и бежал дальше, говорливо булькая, набирая силы. Там, где лог расширялся, словно раздвигая отлогими скатами веселый березняк, родниковая струя встречалась с другой такой же и мчалась дальше уже малой речонкой. А вокруг нее мягкая луговина лоснилась свежей зеленой отавой, на которой то тут, то там горели золотисто-желтые — березовые и красные — осиновые листочки, сорванные ветром.
Макора остановилась, подняла березовый листок. Егор тоже остановился, взял гармонь под мышку.
— Быстронога ты шибко, не догонишь, — сказал Егор.
— А и догонять нечего, — ответила Макора.
Парень потоптался, поискал каких-то круглых да мягких слов, не нашел и выпалил прямо:
— На днях свататься буду. Пойдешь ли?
Макорино лицо стало строгим, безулыбчатым. Она вскинула ресницы и опустила их. Сказала тихо, одними губами:
— Кислые кожи считать?
Егор не понял. Он шагнул к ней, даже не заметив, что тальянка, выскользнув из-под локтя, упала в траву. Макора увернулась, со смехом указав на гармонь.
— Подними, отсыреют голоса-то…
Березовый лист, кинутый Макорой, пристал к Егорову плечу. Бережной машинально взял лист за стебелек и крутил между пальцами. Сам глядел на тальянку, валявшуюся у ног. А Макорин кашемировый полушалок уже мелькал за «квасником».
— Чертова девка, — пробормотал Егор, поднял тальянку и так развернул, что меха выгнулись дугой.
На опушке леса стояла Платонида. Она, смиренно поджав губы, с состраданием смотрела на Егора, поклонилась ему истово, с почтением.
