Мадам де Помпадур - [20]

Мучительное путешествие продолжалось — опять через «Бычий глаз», в покои королевы. Туда набилось еще больше народу, чем к королю, ведь всем было любопытно, что скажет королева своей новой сопернице, хотя и ясно, что наверняка она произнесет одну-две фразы в похвалу ее наряду и отпустит. Это был испытанный версальский способ ничего не сказать. Но королева прекрасно понимала, что за нее уже решили, что она скажет, и предпочла выбрать собственную линию поведения. Она заговорила с маркизой о мадам де Сэссак, поинтересовалась, давно ли они виделись, и рассказала, с каким удовольствием повстречалась с этой дамой на днях в Париже. Маркиза де Сэссак, надо сказать, была одной из немногих аристократок, издавна знакомых с семейством Пуассон. И то, что королева столь естественно и дружески заговорила об общей знакомой, означало для всех свидетелей беседы, что она считает мадам де Помпадур вполне достойной двора. Вероятно, королева знала, что разочарует придворных, и поступила так не без умысла, уж слишком много она терпела мелких уколов, за которые хотелось отплатить.

Что до маркизы, то неожиданная доброта королевы окончательно выбила ее из колеи, она разволно-валась почти до истерики и принялась горячо уверять, что любит и почитает королеву и все сделает, лишь бы ей услужить — словом, настоящая аристократка вела бы себя иначе. Но королева как будто осталась довольна, а не раздосадована ее горячностью, и две женщины обменялись целыми двенадцатью фразами (которые были внимательно пересчитаны и переданы в Париж в тот же вечер). Разумеется, наблюдатели мечтали, чтобы мадам де Помпадур совершила какую-нибудь постыдную оплошность, но единственная мелкая заминка произошла из-за того, что, снимая перчатку, чтобы поднести к губам край королевского платья для поцелуя, маркиза слишком торопливо потянула ее и сняла вместе с браслетом, который покатился по полу. Принцесса де Конти подняла его. Затем маркизу проводили вниз, в апартаменты дофина, где ее приняли холодно. Дофин сказал положенную фразу о ее наряде, отпустил и, как утверждают некоторые, показал ей в спину язык.

Испытание окончилось! И маркиза справилась с ним вполне успешно. Отказать ей в грации, красоте, безупречной элегантности не могли даже те, кто и думать не хотел о появлении мещанки в священном заповеднике аристократизма. Что касается королевы, то ее весьма успокоило то обстоятельство, что новая фаворитка хотя бы почтительна, а может быть, и вообще довольно славная малютка, особенно после сестер де Майи, которые безжалостно подвергали ее мелким унижениям и не жалели сил, чтобы отдалить от нее короля. Так что для королевы хороша была любая замена этим мерзким женщинам, хоть они и благородного рождения.

Пробыв столько месяцев вдали от возлюбленной, Людовик, естественно, хотел побыть с ней вдвоем в тиши и уединении. Он увез ее в Шуази с маленькой компанией приближенных — это были мадам де Лорагэ, Сен Жермен, Бельфон и господа де Ришелье, Дюра и д’Айен. В окружении этих людей ей отныне предстояло жить. Маркизе позволили пригласить и нескольких своих друзей — Вольтера, Дюкло, аббата Прево. Но, кажется, опыт не удался, так как нет сведений о том, чтобы они снова там появлялись. Писатели обедали одни, в особой комнате, а это совсем не то, что обедать в столовой. Король, так любивший художников, садовников, архитекторов, которым прощал любые фамильярности, терял всю свою непринужденность в обществе писателей, и мадам де Помпадур, которая с радостью проводила бы время в их компании, страдала от этого. Как-то раз она заметила, что король Фридрих всегда приглашает за свой стол интеллектуалов. Король довольно резонно ответил, что это вполне годится для прусского короля, у которого в стране интеллектуалов раз, два и обчелся, но королю Франции, задумавшему ввести такой обычай, пришлось бы для начала обзавестись гигантским столом. Он принялся считать по пальцам: Мопертюи, Фонтенель, Ламот, Вольтер, Пирон, Де- туш, Монтескье, кардинал де Полиньяк.

—      Ваше величество пропустили д’Аламбера и Клеро.

—      Да, и Кребильона с Лашоссом.

—      А ведь есть еще Кребильон-сын, аббат Прево и аббат д’Оливе.

—      Ну вот! И я целых двадцать пять лет должен был бы обедать и ужинать с такой оравой!

В Шуази мадам де Помпадур поручила Вольтеру написать либретто оперы «Храм славы» в честь победы при Фонтенуа, в которой Людовик XV выведен в образе Траяна: «Он в храме славы воздвигает Венеры алтари». Когда наконец опера была поставлена в Версале, то Вольтер, вечно умудрявшийся повернуться к королю наихудшей стороной, как всегда, зашел слишком далеко. Он самоуверенно приблизился к королю, беседовавшему с Ришелье, и спросил: «Ну как, Траян доволен?» После чего взял короля за рукав с намерением что-то сказать ему. На ужин после спектакля он был приглашен еще заранее, но все заметили, что король за весь вечер не сказал ему ни слова. В Версале подобные манеры были просто невозможны, и вероятно мадам де Помпадур мучительно было видеть, как нелепо ведет себя ее друг. Ибо не следует забывать, что Вольтер был весьма неравнодушен к царственным особам. Он был одним из величайших снобов за всю историю, и лишь убедившись, что при дворе французского короля ему места не найти — кстати, исключительно по его собственной неисправимой бестактности, — он удалился сначала ко двору короля Станислава в Люневиль, а потом к Фридриху в Потсдам. Но все же он получил и сохранил, несмотря на все превратности и странствия, пост и пенсию в Версале наряду с самой желанной для всех милостью — комнатой во дворце. Впрочем, ее он не уберег, так как помещений вечно не хватало и освободившиеся комнаты шли нарасхват. Оказавшись в своей версальской комнате, Вольтер тут же потребовал разных ее и улучшений и починки, а также заметил, что неплохо бы сделать дверь в общественном туалете у подножия лестницы, ведущей к нему в апартаменты. Благодаря личному ходатайству короля перед отцами иезуитами Вольтера наконец-то выбрали в академию.