Мадам де Помпадур - [18]

Но долгие летние дни этой сельской идиллии время от времени омрачали различные тревоги. Из Парижа приезжал Коллен, молодой адвокат, которому прочили блистательную карьеру, по делу об офи-циальном разъезде супругов Ленорман д’Этиоль. Разъезд узаконили особым декретом Парижского парламента, для чего специально устроили заседание в шесть утра, чтобы избежать огласки. Д’Этиоль, как всегда, был в каком-то длительном отъезде по делам господина де Турнема. Несколько месяцев спустя Ренетт спросила Коллена, не согласится ли он оставить практику и взять на себя ведение ее дел, однако велела сначала хорошенько все обдумать, ведь если бы король ее покинул, он рисковал остаться без работы. Адвокат пошел на риск и никогда о том не пожалел.

Ежедневно из действующей армии прибывал курьер с одним, а то и с двумя письмами от короля, адресованными госпоже д’Этиоль в замок Этиоль и запечатанными печаткой с девизом «Скромный и верный». Однажды ночью в соседнем городке Корбейль взорвался пороховой погреб. Раздался оглушительный взрыв, и дверь в гостиной слетела с петель. Не предзнаменование ли это? Следующее же письмо от «скромного и верного» было надписано: «Госпоже маркизе де Помпадур в Этиоль». В нем лежали документы на поместье Помпадур и на выморочный титул маркизы, восстановленный для Ренетт. Ее новый герб, присланный в том же таинственном и манящем конверте, представлял собой три башенки по голубому полю. По этому случаю Вольтер и Берни сложили стихи, в которых Этиоль значило «этуаль» — звезда, а Помпадур рифмовалось с «амур». Словом, радость царила, как на свадьбе.

И король тоже прекрасно проводил время. Спал на соломе, громким надтреснутым голосом распевал песенки со своими солдатами, никогда не попадая в тон, и писал на барабане письма в Этиоль. Кампания шла очень успешно, был взят Гент, одержана славная победа при Фонтенуа. Эта битва считается классическим примером воинских доблестей как французов, так и англичан, когда английское упорство и выносливость столкнулись с французской гибкостью и способностью восстанавливать силы. Исход сражения висел на волоске. На рассвете король и дофин в костюмах, сплошь расшитых золотым галуном, сияя бриллиантами орденов Святого Духа на груди, заняли позиции на небольшой высоте, господствовавшей над деревней Фонтенуа. Их окружала личная охрана короля, конная лейб-гвардия — la Maison du Roi. Фонтенуа, ближняя рощица Буа де Берри и деревня Антуан находились в руках французов. Король был в отличном расположении духа, он заметил, что со времен битвы при Пуатье французские монархи не ходили в бой вместе со своими наследниками, а после Людовика Святого ни одному французскому королю не доводилось лично побить англичан. Когда в сторону его коня покатилось вражеское ядро, он вскричал: «Поднимите его, дофин, и швырните обратно!»

В шесть утра с обеих сторон заговорили тяжелые пушки. Англичане под командованием герцога Камберленда трижды ходили в атаку на Фонтенуа. Их союзники голландцы тем временем штурмовали Антуан, были отброшены, и больше их в тот день никто не видел. Камберленд решил прорвать позиции противника между Буа де Берри и Фонтенуа. Размеренным парадным шагом вперед двинулся плотный кулак — 14 тысяч ганноверской и английской пехоты. В них палили с обеих сторон, нанося большие потери, но они упорно шагали вперед, пока не уперлись во французские гвардейские полки. Англичане остановились, их офицеры сняли шляпы, а французские офицеры ответили на приветствие.

Тогда хитрый или рыцарственный (смотря какой историк, англичанин или француз, излагает эти события) лорд Чарлз Хэй прокричал: «Стреляйте, господа гвардейцы!» На что рыцарственный или же хитрый граф д’Отрош отвечал: «О нет, милорд, мы никогда не стреляем первыми!» Все понимали, что сторона, которая даст первый залп, окажется в проигрыше — по сути дела останется безоружной на несколько минут, пока солдаты перезарядят мушкеты. Помедлив немного, англичане открыли методичный, меткий и убийственный огонь, каким славились еще со времен луков и стрел. Неприятель нес страшный урон, перебиты или ранены были все до единого офицеры французской гвардии, ряды гвардейцев сильно поредели, командовать ими стало некому, солдаты дрогнули и побежали. Красные мундиры продолжили наступление. Разработанный маршалом Морицем Саксонским план сражения был разрушен этим бегством его пехоты. От французской гвардии, как и от английской, ожидали, что она скорее погибнет, чем сойдет со своих позиций, и прошло немало лет, прежде чем забылся позор, которым она покрыла себя в тот день. Герцогу де Бирону во главе Королевского полка удалось несколько задержать английское наступление ценой жестоких потерь — от одного залпа рухнуло замертво сразу 460 его солдат, — но остановить британцев было невозможно. Бросать кавалерию на эту упрямо шагавшую массу казалось бесполезно, и она все шла и шла вперед. Маршал Сакс послал королю известие, что его позиция становится небезопасной и что лучше ему удалиться в укрытие. Король ответил, что он вполне уверен, что граф де Сакс (как он всегда его называл) владеет положением, а потому останется на месте. Мориц Саксонский так страдал от водянки, что не мог ни стоять, ни сидеть верхом, и его возили в легкой плетеной коляске, запряженной четверкой лошадей, в которой он скакал без устали вдоль позиций. Маршал де Ноайль, хотя был старше и ужасно завидовал Саксу, отбросил личные соображения и служил ему адъютантом. Против англичан бросали все новые силы, но напрасно. Они уже поверили в победу и приветствовали ее радостными криками. Один их военачальник, немец на английской службе, проревел, что обязательно дойдет до Парижа или съест свои сапоги. Другой военачальник, Мориц Саксонский, немец на французской службе, узнал об этом и сказал: «Сначала мы их ему сварим». Но он думал, что битва проиграна, и снова послал королю просьбу покинуть поле сражения. Бой подступил уже так близко к месту, где стояла королевская свита, что лошади, носившиеся по полю без седоков, оттерли друг от друга короля и дофина, и король потерял сына из виду в общем замешательстве.