Людвиг II: Калейдоскоп отраженного света - [24]

Именно здесь вечером 3 мая, находясь в гостях, композитор получил «в довольно поздний час карточку какого-то господина, называвшего себя «секретарем короля Баварии»: «Очень неприятно пораженный тем, что местопребывание мое в Штутгарте уже стало известно проезжающим, я велел сказать, что меня нет, и вскоре после того вернулся к себе в гостиницу»^{41}. Вагнер не без оснований опасался, что его ищут кредиторы…

Именно так начался новый этап в жизни Рихарда Вагнера, определивший не только его дальнейшую жизнь, но и жизнь баварского короля Людвига II.

Дело в том, что тотчас же по вступлении на престол Людвиг послал своего доверенного человека, кабинет-секретаря Франца фон Пфистермайстера[44], чтобы тот разыскал и пригласил в Мюнхен Рихарда Вагнера. Пфистермайстер и был тем самым человеком, «называвшим себя секретарем короля Баварии». Кабинет-секретарю пришлось очень постараться, чтобы выполнить приказ своего короля и найти скрывающегося от кредиторов композитора. Пфистермайстер передал Вагнеру письмо от Людвига II вместе с подарками — его портретом и кольцом. «В немногих, но проникших в самую глубь моего сердца словах монарх выражал восхищение моей музыкой и свое твердое намерение отныне в качестве друга избавить меня от гонений судьбы»^{42}, — вспоминал Вагнер.

Кроме того, Пфистермайстер сообщил, что король желает видеть композитора немедленно и что на следующий же день они отбывают в Мюнхен. Жизнь Вагнера резко повернулась на 180 градусов. В это же самое время управляющий Мюнхенским королевским придворным и национальным театром барон фон Галль[45] сообщил Вагнеру, что «Лоэнгрин» (еще один знак свыше — именно «Лоэнгрин»!) принят к постановке, и тут же вручил причитающийся автору гонорар. «В пять часов вечера, — пишет Вагнер, — я встретился на вокзале с Пфистермайстером, чтобы вместе с ним отправиться в Мюнхен. Туда было дано знать по телеграфу о нашем приезде на следующее утро. В тот же день я получил из Вены письма, самым настойчивым образом отговаривавшие меня от намерения вернуться туда. Но ужасам этого рода больше не суждено было повторяться в моей жизни. Путь, на который судьба призывала меня для высших целей, был полон опасностей, никогда не был свободен от забот и затруднений совершенно неизвестного мне до сих пор характера. Но под защитой высокого друга бремя пошлых жизненных невзгод никогда больше не касалось меня»^{43}.

Это последние строки вагнеровских воспоминаний, озаглавленных «Моя жизнь». В том, что Вагнер завершил свои знаменитые мемуары именно так, возможно, кроется глубокий символический смысл. Вагнер начал диктовать автобиографию своей будущей жене Козиме 17 июля 1865 года, в самый пик отношений с Людвигом II, а закончил работать над ней через 15 лет, когда достиг предела своих мечтаний и был занят созданием своей «лебединой песни» — «Парсифаля». Встреча с королем действительно воспринималась им как освобождение от прошлой жизни и начало жизни совершенно новой, окончательный водораздел между «революцией снизу», мечты о которой композитор лелеял во времена Дрезденского восстания, и «революцией сверху», исповедуемой им ныне благодаря дружбе с королем.

В этом отношении очень показательна статья «О государстве и религии», написанная Вагнером в августе 1864 года. В ней окончательно утверждается идея, что только воля идеального монарха, благородного и просвещенного, сможет возродить страну и в едином патриотическом порыве привести ее к торжеству духа. Эта статья, вдохновленная знакомством с молодым королем, — наглядная демонстрация того, что «бывший революционер» воскрес для новой, романтической борьбы, увы, изначально обреченной на поражение…

Именно Людвиг II воскресил в Вагнере веру в то, что грандиозные мечты о перевоспитании мира могут быть воплощены в реальности. Ведь имея в лице короля преданного покровителя, можно было надеяться возвести высокое искусство в ранг закона, во всяком случае, высшие сановники обычно подобострастно следуют пристрастиям своего монарха. Значит, высший свет Баварии будет исповедовать идеалы Вагнера! Следовательно, композитор сразу получает в свое распоряжение целое государство. Повторим, Вагнер надеялся, что можно воспитать вкус публики «в одной отдельно взятой стране» и уже из Баварии свет истинного искусства распространится сначала на всю Германию, а затем и на весь мир. «Утопия!» — отчаивался Вагнер до встречи с Людвигом II. «Реальность!» — поверил он после этой встречи.

Их союз можно было бы назвать идеальным, если бы не одно «но». Людвиг действительно был предан Вагнеру беззаветно, всем сердцем, не заботясь о том, что такая преданность может быть ему во вред. Другими словами, его отношение к композитору носило яркий эмоциональный характер. У Вагнера же довольно быстро первые восторги от встречи с родственной (и, что немаловажно, способной оказать существенную материальную поддержку) душой переросли в рациональное осознание выгод, которые этот союз мог бы ему принести.

При этом будет большой ошибкой, свидетельствующей о полном непонимании личности Людвига, считать, что он покровительствовал Вагнеру. В материальном плане — да, но в эмоциональном — скорее, наоборот, композитор снисходил до короля, владыка вечного идеального мира снисходил до владыки мира бренного.