Людвиг II: Калейдоскоп отраженного света - [23]

Итак, любовь Людвига к Елизавете и Елизаветы к Людвигу — это взаимная привязанность двух одиноких сердец, не находивших понимания в своем окружении, а потому так страстно стремившихся к обществу друг друга. Это была дружба в самом высоком смысле слова. Поистине, иногда дружба бывает сильнее любви! Они были, можно сказать, одинаковыми: вкусы, пристрастия, отношение к жизни и людям — всё роднило их и позволяло общаться, понимая друг друга с полуслова. Ни тот, ни другая не могли больше никому открыться с такой полнотой, не опасаясь насмешек или холодного осуждения. Оба жили скорее в мире своих фантазий, чем в реальности, и борьбу за собственную свободу также вели, как умели, будучи не в состоянии смириться с жестким и неумолимым диктатом двора. Ведь Людвиг был королем, Елизавета — императрицей, что делало их самыми несвободными людьми в государстве. А невозможность быть вместе — это не столько трагедия разлученных Ромео и Джульетты, сколько окончательный приговор о полном душевном одиночестве.

Возможно, последующее неприятие Людвигом женщин кроется в невозможности найти ни в одной из них вторую Елизавету — его идеал и духовной, и физической красоты, совершенство во всех отношениях. Если бы Сиси не было в его жизни, он, может быть, и нашел бы счастье с женщиной, более или менее напоминающей этот идеал, хотя бы с принцессой Софией, младшей сестрой австрийской императрицы[41]. Однако сам факт существования Елизаветы доказывал Людвигу, что идеал возможен не только в мечтах, но и в действительности, только недосягаем именно для него. А те, для кого досягаем, не в состоянии это понять и должным образом оценить. Вот она — разверстая бездна отчаяния из-за ощущения несовершенства мира, крушения всех надежд…

Неужели больше ни в ком и никогда Людвиг не найдет понимания и сочувствия? Ведь должен же где-то быть человек, близкий ему по духу, носитель самых дорогих для его ученика идеалов, которые тот страстно желает воплотить в жизнь.

И вновь мы возвращаемся к Вагнеру. Именно он стал для Людвига таким духовным наставником. Его музыкальные драмы[42] воплотили тот мир, в который король всей душой стремился убежать от действительности — либо преобразовать действительность по его образу и подобию. Герои Вагнера — это сам Людвиг, различные стороны его личности. Он и Лоэнгрин, и Зигфрид, и Тристан, и Тангейзер, и Летучий Голландец… Вагнер сумел увидеть, постичь и воплотить все грани его души. Значит, Вагнер — божество. И это божество понимает его, одинокого; с Вагнером можно открыто говорить обо всём. При этом Вагнер, будучи композитором, обращается не столько к рациональному, сколько к эмоциональному началу. Вместе с Вагнером они смогут воплотить их общие идеалы.

Идеальный просвещенный монарх во главе доброго преданного просвещенного народа… Кто только не попадался в ловушку этой прекрасной утопической мечты! Отдал ей дань и сам Вагнер… Но как бы там ни было, именно приближение ко двору «великого Рихарда» стало первым наиважнейшим делом молодого монарха.

Глава вторая ЛУННАЯ СОНАТА

В течение своей бурной беспокойной жизни Вагнер никак не мог достичь счастливого безбедного существования, к которому отчаянно стремился. Положение лишь ухудшалось. «С новым 1864 годом дела мои стали принимать всё более серьезный оборот. <…> Пока же не оставалось ничего другого, как подписывать новые векселя для погашения старых, выданных на короткие сроки. Такая система очевидно и неудержимо вела к полному разорению, и выход из нее могла дать только своевременно предложенная, основательная помощь»^{39}.

Столь безрадостным, а главное, бесперспективным положение Вагнера не было уже давно. Никакой «своевременной и основательной» помощи ждать ни от кого не приходилось. Растущие долги стали угрожать самой свободе Вагнера; он решил бежать. Выбор пал на Швейцарию, этот оплот спокойствия и стабильности. Но окончательно измученный постоянной тревогой о будущем (с приходом весны композитора стали даже посещать мысли о смерти), он решил не торопиться с достижением конечной цели своего вынужденного путешествия, а постараться получить от него максимальное удовольствие и успокоить расшатанные нервы.

«Я уехал 23 марта после обеда и направил свой путь в Мюнхен, где рассчитывал, не узнанный никем, отдохнуть два дня от ужасных волнений последнего времени. Остановившись в отеле Bayerischer Hof[43], я совершил несколько прогулок по улицам Мюнхена. Это было в Страстную пятницу. Стояла холодная суровая погода, и весь город, жители которого двигались в глубоком трауре из церкви в церковь, был, казалось, охвачен настроением этого дня. Незадолго перед тем (10 марта. — М. З.) умер пользовавшийся такой любовью в Баварии король Максимилиан II, оставив трон своему юному, способному уже занять престол восемнадцатилетнему сыну. В одной из витрин я увидел портрет молодого короля Людвига II, и вид этого юного лица тронул меня тем особенным чувством участия, какое возбуждают в нас в тяжелых условиях жизни молодость и красота»^{40}.

Сама судьба привела Вагнера в Мюнхен в первые дни царствования нового монарха — поистине, это был знак свыше. Но тогда, не придав баварским событиям особого значения и не теряя более время, композитор продолжил свое путешествие и направился в Штутгарт.