«Песняры» и Ольга

Книга моей жизни началась за два месяца до моего рождения. Родился я 25 мая 1949 года, а отец умер от ран, полученных на фронтах Великой Отечественной, 18 марта 1949 года.

Смерть отца стала для мамы таким потрясением, что она не смогла нормально доходить беременность, и я появился на свет с воробьиным весом два килограмма двести граммов, весь в прыщах и очень слабенький. Детский врач, профессор Кацман, который работал тогда в Первой минской клинической больнице, сказал, что это дитя жить не будет. Но мама выхаживала меня так самоотверженно, что его предсказание не сбылось. И когда она через три месяца принесла меня в больницу, доктор не мог поверить, что симпатичный большелобый бутуз — тот самый хилый младенчик, которому он вынес приговор — «не жилец».

По отцу я принадлежу к старинному дворянскому роду польско-литовских князей Радзивиллов. Но мой дедушка Ричард в свое время велел продать или уничтожить все, что имело отношение к нашему «дворянству», — благодаря этому семья и не сгинула в проклятом Богом ГУЛАГе.

Родился ли я певцом, музыкантом или художником, сказать не могу даже сейчас. Такое впечатление, что ни одна из этих профессий никак не возьмет верх. Может быть, потому, что по гороскопу я Близнец, а Близнецам очень сложно остановиться на чем-нибудь одном, — мое второе я, второй Борткевич, находящийся внутри, не позволяет сделать окончательный выбор.

В детстве меня не учили ни рисовать, ни петь. Но однажды в детском саду через красивую старинную стеклянную дверь я увидел лежащие на столе цветные карандаши и белый, чистый лист рядом и вдруг понял — сейчас произойдет что-то необыкновенное, волшебное. Я подошел к столу, взял карандаш… Цветные лошади, звери, люди появились на бумаге — они не существовали в действительности, я рисовал не по памяти, а повинуясь воображению.

Я любил ездить с тетей Аней и двоюродными сестричками в костел, в местечко Красное под Минском. Сказочная готическая красота собора, иконы, мерцание свечей и органная музыка производили неизгладимое впечатление. Я вглядывался в иконы так же, как впоследствии рассматривал картины старинных мастеров, замечая и впитывая каждую мелочь, каждую деталь. Я могу рассматривать одну картину часами, а потом падать от усталости и не понимаю, как за одну экскурсию можно пройти весь «Эрмитаж» или «Лувр».

А еще меня влекла в костел любовь к незнакомой девочке-католичке Зойке, которую я видел только во время службы.

Читать я научился рано. Перед моей кроватью на стене висела большая «Азбука» в картинках, и я очень быстро выучил наизусть весь «детский» набор: Маршак, Чуковский, Михалков. А став постарше, увлекся фантастикой и уже не мог обходиться без Александра Беляева, Герберта Уэллса, Станислава Лема. Но в особенности я любил Жюля Верна, и под впечатлением от его романов мне тоже хотелось путешествовать, открывать новые миры и совершать героические поступки.

Но еще больше, чем книги, меня захватывало кино. Мы с мамой не пропускали ни одного фильма. Лемешев, Утесов, Георг Отс, музыка советских композиторов того времени — пускай теперь говорят, что это было искусство социалистического реализма — меня покоряли своим волшебством и безграничным оптимизмом.

Голос я, можно сказать, получил по наследству. У матери был прекрасный голос, она знала наизусть много песен и, как рассказывали, раньше часто пела, когда в дом приходили гости. Но после смерти отца перестала петь. Она его очень любила и так больше замуж не вышла.

Я рано осознал, что у меня тоже хороший голос, но в детстве петь стеснялся — пел, только когда на меня не смотрели. Двоюродные сестры, которым мое пение очень нравилось, закрывали меня в ванной — там я в одиночестве «распевался» вовсю. Репертуар составляли песни, услышанные по радио, причем я изо всех сил старался подражать голосам и манере исполнителей.

Мое первое публичное выступление состоялось в школе, когда нас принимали в пионеры. К этому дню готовили концерт художественной самодеятельности, и одним из номеров была такая песенка:

По зеленой травке

чижик-пыжик скачет,

а в саду на лавке

ученица плачет…

Ученицу из песенки звали Зоя, и ее действительно пела девочка по имени Зоя. А мне доверили роль чижика, я пел:

Что ты, что ты, Зойка,

двойка ведь не дело,

у тебя, наверно,

голова болела.

Наш дуэт выступал во втором отделении концерта. В перерыве мы играли во дворе школы в прятки, и я, когда прыгал в кусты, случайно столкнулся лбом с одним мальчиком. Естественно, у меня тут же вскочила громадная шишка. Так я и вышел на сцену — со слезами на глазах и шишкой на лбу. Герой! Чуть не плачу от боли, но пою. А у меня еще и голос лирический, так что получилось очень проникновенно.

На том концерте присутствовал Андрей Васильевич Мамонтов — очень известный хоровик-дирижер, руководитель хора мальчиков Дворца пионеров. Ему понравилось, как я спел (шишка помогла мне войти в образ), и меня сразу взяли в хор солистом.

Потом был хоровой ансамбль «Юность» при консерватории, куда меня привела троюродная сестра Людмила (она уже там пела, великолепная была певица). В этом ансамбле я тоже стал солистом. В ансамбле занимались в основном студенты старших курсов консерватории, и мне предложили принять участие в их занятиях по педпрактике. И хотя дыхание у меня было у меня поставлено (к тому времени я окончил музыкальную школу по классу трубы), все равно эти занятия мне очень много дали — я начал учиться «держать верх», управлять голосом, филировать и многому другому.