Людовик XIV и его век. Часть вторая - [5]

От вздохов сердце распирает, слезами застлан свет.

Печальней смерти, что готовит мне недуг,

Сойду в могилу вслед за вами, бесценный мой супруг!

Как я любила вас, такой любви уж в мире больше нет,

Я воздавала вам хвалу, и похвалы моей был нежен звук.

Чтоб никого впредь не любить и не хвалить,

Мне надо вместе с вами и сердце, и перо свое похоронить.

К несчастью, Лафонтен, заняться которым нам предстоит позднее, раскрыл подлог любящего супруга, написав следующую строфу:

Вешать оракул прекратил,

Едва поэт Кольте почил.

С тех пор как муж сомкнул уста,

Жена умолкла неспроста:

Навеки мужнина могила

Стихи и прозу поглотила.

Через несколько лет после смерти мужа несчастная женщина обнищала до такой степени, что ей приходилось просить милостыню в отдаленных аллеях Люксембургского сада. Попав в эту страшную нищету, вызванную, как утверждается в мемуарах того времени, отчасти и собственным пьянством, она использовала самые немыслимые хитрости, чтобы вытянуть несколько пистолей из кошелька своих старых знакомых. Накануне своей кончины она измыслила, что ее мать умерла, и отправилась просить у Фюретьера, одного из друзей своего покойного мужа, шесть экю, чтобы похоронить ее; Фюретьер дал ей эти деньги. Но каково же было его удивление, когда через день к нему явилась мать бедной Клодины и в свой черед попросила у него два пистоля, чтобы похоронить дочь.

— Да вы смеетесь надо мной, — заявил Фюретьер, — это вы умерли, а не она!

И какие бы доводы ни приводила старушка, чтобы доказать ему, что она жива, он не пожелал отступить от своей первоначальной мысли и по-прежнему считал женщину похороненной.

Кольте был одним из пяти авторов, которых кардинал Ришелье заставлял работать над своими трагедиями. Однако он написал несколько театральных пьес самостоятельно, в том числе «Симинду, или Две жертвы».

Однажды Кольте явился к Ришелье, чтобы прочесть ему монолог из «Комедии Тюильри». Когда он дошел до того места, где поэт видит, как на берегу ручья

Мокрая утка, вся в капельках ила,

Крыльями била и, хрипло крича,

Мертвого селезня тщетно будила,

кардинал, придя в полный восторг, поднялся, подошел к своему письменному столу, достал оттуда пятьдесят пистолей и вручил их поэту.

— Возьмите это, господин Кольте, — сказал он, — и не читайте мне дальше, ибо если все остальное в этом стихотворении такой же силы, как эти три строки, то даже у короля не хватит богатства, чтобы заплатить за них!

Но в самом ли деле Ришелье нашел эти стихи прекрасными или же он просто хотел ценой пятидесяти пистолей избавиться от скуки выслушивать продолжение?…

Тристан Л’Эрмит, называвший себя потомком прославленного Петра Пустынника, который проповедовал крестовые походы, был автором знаменитой трагедии «Мариамна», о которой мы уже говорили в связи с Мондори и которая, появившись в тот же год, что и корнелевский «Сид», оспаривала у него благосклонность публики. Как и Скюдери, ее автор был человеком воинственным; в возрасте тринадцати лет он был вынужден покинуть родные края, после того как убил гвардейца. Помимо «Мариамны», он написал также пьесы «Пантея», «Падение Фаэтона», «Безумие мудреца», «Смерть Сенеки», «Семейные беды Константина Великого», «Нахлебник» и, наконец, трагедию «Осман», поставленную лишь после его смерти.

Несмотря на свои театральные успехи, Тристан жил в бедности и убогости, ибо не умел и не хотел льстить; к тому же он был азартным игроком, и его можно было встретить во всех картежных притонах, где он проводил день и ночь: день, чтобы играть, а ночь, поскольку у него не было другого пристанища. Один из друзей поэта, упрекнувший его за подобный образ жизни, передал нам его ответ.

— Предоставьте поэтам жить по собственной прихоти! — сказал Тристан. — Разве вы не знаете, что они ненавидят принуждение? И что вам до того, что они плохо одеты? Были бы хороши их стихи! Дай Бог, чтобы у наших театральных поэтов был только этот порок! Но, в противоположность тем, о ком вы говорите, они превосходно одеты, их внешний вид облагорожен всякого рода украшениями, тогда как их поэмы беспомощны и лишены жизни.

С Корнелем соперничал по части успеха еще один драматург: это был Пюже де Ла Серр; имя его впоследствии забылось, однако в свое время он нашумел со своей трагедией в прозе «Томас Мор». И в самом деле, она имела такой огромный успех, что в день второго ее представления были выломаны двери театра и убиты четыре капельдинера, которые пытались воспрепятствовать такому вторжению. Так что однажды, когда в присутствии Пюже де Ла Серра начали расхваливать «Сида», он сказал:

— Я уступлю первенство господину Корнелю, когда на представлении одной из его пьес будет убито пять капельдинеров!

Он сочинил эпитафию на смерть короля Густава Адольфа.

— Но как же так, — сказал ему один из его друзей, — в этой эпитафии вы написали, что он отдал душу Богу?

— Разумеется, — ответил поэт, — а почему нет?

— Но ведь этот шведский король был еретик!

— Я написал, — заявил Пюже де Ла Сер, — что он отдал душу Богу, но я ничего не говорил о том, что Бог сделал с ней.

Помимо «Томаса Мора», Ла Серр написал также пьесы «Разграбление Карфагена», «Климена, или Торжество добродетели», «Тесей, или Узнанный царевич».