Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [112]

Но не только мозгом Руси была Москва. В ней билось и сердце Руси – ее совесть.

Бывало, вольно или невольно, сотворит кривду Царь Московский, прольет невинную кровь, – обличает Царя во Христе юродивый… Смолчит Царь, потупя очи, ему поклонится.

Самому Грозному, первому всея Руси Самодержцу, блаженный Вася кусок кровоточащего мяса, как псу, бросил:

– На, сыроядец! Пожри, зверь![149]

Дивной красы храм, воздвиг Грозный Царь близ лобного места, на крови убиенных, и в страшные ночи свои к юродивому, совести русской, взывал:

– Заступи меня перед Господом, блаженный! Аз есьмь пес смрадный и смердящий… Оборони от диавола мя!

И теперь нерушимо стоит храм, совестью царской, совестью русской воздвигнутый.

* * *

Годы текли. Умирали и рождались люди. Совесть жила.

Над Москвой-рекой на горе стоит белый дворец. От него к воде ниспадает зеленый ковер прежде Нескучного сада, теперь Парка культуры и отдыха. Построен этот дворец в конце пышного и величавого XVIII века отбывшим в Москву на покой вельможей, графом Алексеем Орловым.

Красив и могуч был граф-богатырь и столь же горд и надменен. Богат был безмерно дарами матушки-императрицы. Выезжая на прогулку в Сокольничью рощу, приказывал вести за собой 42 скакуна в богатейших уборах, да таких скакунов, какие разве лишь у турецкого султана были.

– Знай, Москва, Алехана Орлова, графа, адмирала и всех российских орденов кавалера!

Любил граф и своей силой похвастаться: на маслянице разукрашенные герольды на всех базарах выкрикивали вызов графа:

– Удальцы, силачи московские! Выходите все на честной кулачный бой! Кто графа побьет – тот шапку золота унесет, а кто будет побит – того Бог простит!

В последний раз бился граф на льду под Нескучным с кузнецом. Остарел ли богатырь или впрямь кузнец был силен, только плохо приходилось графу: шаг за шагом теснил его кузнец.

Вдруг, растолкав толпу, подбежал бледный, как смерть, графский дворецкий.

– Беда! Дело неслыханное! В зимнюю пору грозой Хреновое сожгло! Сгорел весь конный двор… и «Сметанка»…

«Сметанка»! Несказанной красы конь, подарок побежденного Падишаха Чесменскому победителю! Любил лошадей граф, создатель славной орловской породы. Вскипело сердце. Развернулся и со всего плеча хватил в висок кузнеца… Как тридцать лет до того низверженного Императора…

Рухнул кузнец и не встал… как тогда… Император…[150]

Но вернувшись во дворец, граф Алехан пал на колени перед ликом Нерукотворного Спаса.

– Спаси и помилуй! Не спали души моей Твоим небесным огнем! Кровь на мне и на детях моих!

Кончились веселые дни Нескучного. Последние годы затворником жил граф Орлов-Чесменский[151]. Говорили потом, страшны были его смертные муки. Недаром его единственная дочь, богатейшая невеста России, сыпала ведрами яхонты и жемчуга к ногам юродивого Фотия[152] на украшение его Новгородских храмов, сапоги смазные с него стягивала и ноги ему мыла.

– Смирись! Убей гордыню свою! – покрикивал юродивый. – Молись! На тебе пролитая отцом безвинная кровь…

* * *

Шли годы. Сменялись люди. Совесть жила.

* * *

Грех не таи – покайся!

Много пота, слез да и крови пролил русский крестьянин-хлебороб, трудясь над украшением Белокаменной. Не потому ли именно отсюда прозвучали первые голоса, требовавшие его освобождения? Они были различны, но звали к одному и тому же.

Здесь, в Москве, написал и отпечатал будущий историк Государства Российского Карамзин свою «Бедную Лизу». Если теперь ее прочесть, может быть, и смешно покажется, а тогда святыми слезами плакали, читая ее… Пруд, в котором утопил невинную душу замысел гуманиста-сочинителя, показывали даже еще во времена НЭП’а, и лишь строительство первой пятилетки покрыло бетонной корой эту лужицу мутной воды, озаренную пламенем чистого сердца.

В музее революции, бывшем Английском клубе, экскурсовод покажет круглую угловую комнату, стройно обрамленную белыми мраморными колоннами, и скажет:

– Здесь обычно сидел П. Я. Чаадаев.

Но он не скажет того, что и здесь, хотя по-иному, говорила та же русская совесть. Напитанными желчью, ядовитыми стрелами колол московский «остроумец» тогдашнюю «страну рабов». Эти стрелы глубоко вонзались в сердца окружавших его гурьбою московских бар, а не из их ли среды вышли Ланской, Ростовцев, Милютин и другие сотрудники Царя-Освободителя?

Никитская улица носит теперь имя Герцена. Переулки на ней – Станкевича, Грановского. Улиц, носящих имена Киреевских, Аксаковых или Хомяковых, в Москве нет. Это несправедливо и противоречит словам того же Герцена. В «Былом и думах» он говорит, что и западники и славянофилы шли разными путями, но к одному и тому же – к борьбе с крепостничеством.

Дома Аксаковых и Хомяковых близ Собачьей площадки, маленькой треугольной площади около Арбата¹. Первый из них снаружи сохранил еще кое-что от былых, ушедших времен: остатки фронтона, мезонинчи-ки, но внутри он густо набит новыми, неизвестно откуда собравшимися жильцами, и немногие из них, очень немногие знают, что в тех же стенах юный и еще робкий Тургенев читал первые рассказы «Записок охотника», книги, потрясшей душу Александра II, по его признанию. Не знают они и того, что там же раздавался страшный, мучительный крик русской совести: Н. В. Гоголь читал «Ревизора» и главы из еще не напечатанных «Мертвых душ»…