Люди земли Русской. Статьи о русской истории - [111]

– Что ты мне, князь, говоришь про «Атласного»! Он у меня, как живой, перед глазами стоит!

Наездников называли не по фамилиям, а по метким кличкам: Синегубкин – «Самовар», руки калачом держал; С. Мартынов – «Граммофон» за хриплый голос; Джон Реймер – «Хорек», очень уж похож был на этого зверька, а знаменитый Вилльям Кейтон – «Аптекарь» за точность рассчета езды. Клички даются и теперь. Но старых наездников уже нет. Некоторые эмигрировали, другие перемерли. Дольше всех держался П. Ситников, но умер и он, спасши от гибели в первые годы революции многих славных рысаков и тем сохранив генеалогические линии чистой крови – конскую аристократию.

Новые наездники жульничают не хуже прежних. «Спуски» и «темнячки» – обычное дело, но скамеек с верхнего балкона теперь уже не бросают в знак протеста. Подобный «демократизм» невозможен в стране народной демократии. Строже стало насчет выражения общественного мнения. Но прошлого здесь не боятся. Специальных спортивных журналов с указанием фаворитов и их шансов на победу теперь нет. Нх заменяет память стариков. Здесь и только здесь, в СССР, старикам действительно почет.

Немногие осколки былой Москвы на ипподроме встречаются чаще, чем где-либо. Вот один из них, сохранивший известный лоск, подходит к другому, явно впавшему в окончательную нищету и, вероятно, едва сколотившему пару рублей, чтобы доехать на трамвае и заплатить за вход.

– Бегут «бобята», Федор Степанович! А помнишь, когда Татьяна Николаевна Телегина «Боба» привезла? Смеялись тогда дураки: «восемьдесят тысяч баба за козла отдала»… А я сказал: будет толк.

Вокруг них собирается кружок слушателей, тема очень интересна. Речь идет о родоначальнике теперешних наиболее резвых рысаков, замечательном американце «Бобе Дугласе», привезенном в Россию столь же знаменитой в беговом мире предреволюционных лет коннозаводчицей, а потом начальницей 12 национализированных конных заводов – Т. Н. Телегиной.

– Ставьте на «бобят», – изрекает осколок, – никогда в проигрыше не будете. Кровь великое дело! Она всегда скажется. А из хама не сделаешь пана.

За этакие слова, произнесенные где-нибудь в другом месте, моментально в подвале очутишься. Всех профессоров генетики за утверждение законов наследственности по концлагерям разогнали, а здесь – можно. Общий азарт добился этого разрешения. Проповеднику жеребячьего аристократизма почтительно внимают те, кто пресек немало человеческих аристократических линий. Но ведь на тех не поставишь: билета ни в ординаре, ни в двойном, а здесь страсть игры заставляет забыть не только «академика» Лысенку, отрицающего наследственность, но самого Ильича со всеми его заветами.

Азарт сильно возрос по сравнению с прошлым. Это понятно. Серая, тусклая советская жизнь вынуждает искать каких-то клапанов для выхода отработанного пара. Нервы, притупленные сверхсильной работой и нищенским бытом, властно требуют возбуждения. Иные находят его в водке, иные, кто может, в наркотиках. Морфинизм и кокаинизм сильно распространены в высших кругах советской иерархии и особенно среди энкаведистов. Но это опасно и стоит дорого. Доставать наркотики трудно, а посещение бегов не возбраняется. Ведь он приносит прибыль советскому государству. Поэтому, несмотря на систематические растраты казенных денег завзятыми игроками, тотализатор не только не запрещен, но поощряется.

Летом ежегодно бывает «красное Дерби», разыгрывающееся по традиции в один и тот же день с Большим призом республики, заменившим Императорский. На ипподроме традиция сильна, как ни в каком ином месте Союза. Официальным покровителем бегов и скачек считается Буденный. Быть может, близость к породистому коню будит в душе старого вахмистра воспоминания о далекой, невозвратной юности в блестящем драгунском полку и, кто знает, не вздыхает ли своей увешанной орденами грудью советский маршал, не тоскует ли о ней, особенно тогда, когда узнает о некоторых не особенно приятных переменах в жизни своих собратий по высшему воинскому званию Рабоче-крестьянской красной армии.

«Знамя России»,

Нью-Йорк, 31 июля 1953 г

№ 90, с. 11–10.

Творимые легенды

Если бы камни Москвы могли говорить, – множество дивных былей восстало бы перед нами. Вереница образов прошлого, то богатырски мощных духом и телом, то трогательно нежных, порою суровых и кровавых, прошла бы перед нашими прозревшими глазами.

Это Москва. Лишь небольшая доля ее восьмивековой жизни занесена на страницы книг. Большая часть минувшего канула в вечность, ушла вместе с теми, чья память хранила ее.

В начальной летописи о первых годах Москвы помянуто лишь вскользь: встретились-де князья в Москве-Кучковой и были промеж них мир и совет. А о том, каково было это Кучково, велико или мало, повествует нам лишь древнее имя одной церкви в Кремле – Спаса на Бору. От древних времен она сохранила лишь имя, но оно-то и указывает, куда подходил окружавший вотчину Кучки вековой кондовый бор. Невелика была Москва в те годы.

Но протек лишь один век, и стала Москва мозгом возрождавшейся после татарского погрома Руси. Пядь за пядью, кусок за куском стягивала она воедино разоренную, обнищавшую, полоненную Русь… И стянула.