Люди и боги. Избранные произведения - [139]

«Боже, боже, что за мысли у меня, о чем я думаю! Нет, нет, это не так. Я нехорошая, дурная.

Это мой Бухгольц, и я не дам отнять его у меня. Я, я нашла его для себя, я увидела его, когда никто, никто его не видел. Он сам это сказал, сам… Без меня он будет несчастен… не сможет ничего делать. Он сам это сказал, сам». — Ее губы дрожали.

«А будет ли он вправду несчастен без меня, когда он будет с ней?» — эта мысль сверлила ее мозг, сердце сжималось.

В эту минуту она вдруг увидела мисс Фойрстер, та улыбалась ей так дружелюбно, что перед этой улыбкой растаяли все сомнения.

— Где ты была, маленькая Двойра? Я ведь сегодня совсем тебя не видела. Вы с Бухгольцем обязательно должны сегодня прийти ко мне. Я собираю общество, чтобы отпраздновать успех Бухгольца. Ты обязательно должна прийти, будут все наши друзья: Мошкович, Фрейер, еще я пригласила Ноделя и много новых друзей, которых Бухгольц должен знать.

В эту минуту она заметила появление в зале нового лица.

— Прости, маленькая Двойра, я должна Бухгольца представить этому господину. Он редактор газеты и может много сделать для Бухгольца. До свидания, до вечера! — Маленькими шажками она быстро удалилась и, подставив Бухгольцу свой обнаженный локоть, подвела его к новоприбывшему господину.

«Я на вечер к ней не пойду! — решила про себя Двойра. — Как это она его подхватила!..»

Ей стало грустно, хотя для этого не было никаких оснований, она незаметно исчезла из зала и вышла на улицу.

Пятая авеню оживлена, взад и вперед мчатся автомобили, взад и вперед проходят люди, а солнце сияет так светло и празднично. А ведь она свободный человек, нет нужды работать, она тоже может наравне со всеми этими людьми гулять по Пятой авеню — она ведь скоро едет в Париж. Бухгольц сам сказал. Он свято обещал. И все же ей грустно. Наверху, в вышине, над центральным парком, который виден отсюда, небо шире и просторней, светлые облачка там сбились, синие облачка появляются и исчезают. С чего это она стала думать о каких-то облачках?

Вдруг ей становится страшно. Глубокое раскаяние гложет сердце, и она говорит самой себе:

«Значит, уже так и будет… Значит, уже так и будет», — повторяет она про себя эту фразу.

«Что же я за дура такая!» — Она начинает смеяться, и слезы выступают у нее на глазах.

Ей хочется остаться одной, спрятаться от людей. Она садится в автобус, идущий по Пятой авеню, и едет домой.

Дома, магазины, люди, автомобили появляются и исчезают… Порывы вспыхивают, порывы гаснут, она то и дело повторяет про себя: «Значит, уже так и будет; уже так и будет… Но ведь не может же так быть! Не должно же». — Снова появляются слезы, и она вытирает их платком.

Она приходит домой, бросается на койку, зарывается лицом в постель, лежит и бормочет про себя:

— Почему? Почему?

Все, что она пережила, проходит перед ней, перед глазами встает последнее — то, что она перенесла ради него в «том институте».

— Не может же быть! Не может же быть! Почему я так думаю? Что за черные мысли у меня?

Сумей она, самой себе пощечин бы надавала.

Что-то приходит ей на ум, она вскакивает с кровати, умывается, красиво причесывает волосы, расправляет на себе платье, отыскивает красивый цыганский платок, который Бухгольц любит, нацепляет на себя новые бусы и садится ждать Бухгольца.

Она ждет полчаса, час, он не приходит. Снова появляются черные мысли и, словно черные птицы, кружат над ее головой, она хочет прогнать их — и не может.

Снова становится грустно, она снова бросается на кровать и лежит, зарывшись лицом в подушку, лежит до тех пор, пока не удается прогнать черные мысли; опять смывает она следы слез, причесывается, любуется собой в зеркале и садится ждать его.

Наконец раздаются шаги Бухгольца — он бежит по ступеням. Сердце у нее стучит, а почему — не знает.

Он входит сияющий — жесткий воротничок расстегнут, ботинки расшнурованы, и галстук зажат и руке…

— Я проводил мисс Фойрстер домой, — говорит он.

Потом он спохватывается:

— Где ты была? Мы тебя искали. Мы собирались втроем идти поужинать, но идти без тебя не захотела она, мисс Фойрстер…

— Я была так утомлена… И что мне там было делать? Я же не могла помогать тебе, как мисс Фойрстер. Я не умею говорить с людьми, как она.

— Так разве же она не человечище? Ты должна была слышать, как она с ними говорит! И как она представила меня этому миллионеру — как ловко и красиво она это сделала. А когда она улыбалась, они ведь все подыхали. Все без ума от нее.

— Ты ей очень многим обязан. Она очень, очень много сделала для тебя, — говорит Двойра.

— Ты тоже так думаешь? — радуется Бухгольц. — Ведь без нее ничего бы не было. Все сделала она!

— Мисс Фойрстер может очень много сделать дли тебя. Она единственный человек, который может тебе помочь.

— Не правда ли? А ты видела ее платье? От нее пахло весной. Когда люди приходят и видят такого человека, с такими аристократическими манерами, они сразу же проникаются к нему совсем особым уважением, не так ли?

Тут же вспоминает он о чем-то и подходит к молчаливо задумавшейся Двойре.

— Ты ведь не сердишься, Двойра? А?

— За что мне сердиться?

— За то, что я так говорю о мисс Фойрстер.