Люди и боги. Избранные произведения - [138]

— Вы, кажется, родились в шелковой сорочке, Бухгольц, — сказала она с искренней радостью, — сразу же, на первой выставке, иметь такой успех!

Бухгольц словно бессознательно протянул ей руку, она охотно подала ему свою и растроганно сказала:

— Поздравляю вас от всей души. Верю, что вы все это истинно заслужили.

Бухгольц задержал ее маленькую руку в своей и смотрел на ее пальцы.

— Ваша душа поселилась на кончиках ваших пальцев, — сказал он, ободренный успехом.

Она осторожно, не спеша, вытащила свои маленькие прохладные пальцы из его теплой руки и покраснела.

Тут она вдруг заметила, как маленькая Двойра стоит, забившись в уголок, и смотрит на них. Она поспешно бросилась к ней:

— Где ты была? Я тебя все время разыскиваю!

Двойра, собственно, не хотела идти на выставку. Она предчувствовала, что испытает там только отчужденность и неловкость. Разве она не радовалась успеху Бухгольца? Разве она не ждала этого? Разве не надеялась? Не верила, что этот день наступит? А когда этот день пришел, ей хочется спрятаться от него. Но Бухгольц был с самого утра так взволнован и так просил ее прийти, что у нее не хватило духу отказать ему. Он чувствовал себя покинутым, потерянным, не знал, как все получится. Ему казалось, что выставка окажется страшным провалом, что люди, увидев его неуклюжую лепню, станут смеяться, тут только и станет видно, что он ничтожество. И хотя все зрители хвалили его работы, хотя и газеты уже писали о них, он все же не верил, что его работы действительно стоят похвал, что он не станет посмешищем в глазах людей. Он смотрел на Двойру. И она, почувствовав, что нужна ему, оделась — что бы ни случилось, она должна быть возле него. Она нарядилась, насколько это было возможно, надела новое черное шелковое платье, которое Бухгольц купил ей, повязала голову «цыганским» платком, который Бухгольц так любит, навешала на себя всяких ожерелий, причесала, насколько это удалось, свои густые локоны и пошла на выставку. Но, войдя в зал выставки, она увидела столько людей, столько важных лиц, что сразу же почувствовала себя здесь чужой и лишней. Бухгольца тут же оторвали от нее — он ведь обязан быть с этими «важными» лицами, а она забралась в уголок, чтобы никто ее не видел, и стояла там.

Она разглядывала мисс Фойрстер и видела, как та суетится, как красиво одета, как захвачена и живет выставкой Бухгольца, как принимает гостей, всем улыбается, настраивает всех на дружеский лад. Первое, что Двойра ощутила, это чувство благодарности. Ей думалось: почему она все это делает? Какая она добрая! Потом исподтишка подкралась и стала Двойру грызть зависть. И Двойре думалось: на что вообще понадобилась вся эта выставка? Ей припомнилась их прежняя жизнь, как она работала, а Бухгольц отдавал себя искусству. «Мы были бы счастливее без этого…» И досада брала — зачем вообще понадобилась эта затея?.. Но тут же, вспомнив о Бухгольце, спохватывалась и говорила себе: «Разве я могу спрятать Бухгольца для себя одной? Разве он сотворен для меня одной? Как я глупа!» Но с чувством зависти к мисс Фойрстер она не могла справиться. Да, она завидовала, завидовала тому, что мисс умеет так красиво одеваться, так складно говорить, любезничать, обходиться с людьми и столько помогать этим Бухгольцу. «А меня кто чему учил?» — говорила она и, вспоминая мир нищеты, из которого вышла, проникалась жалостью к себе.

Сердце ее загорелось, глаза начали сверкать. Но она сдержалась и стала себе выговаривать: «Какая я нехорошая! Она так много помогает Бухгольцу; она добыла для него пособие; она устроила его выставку; она благожелательно располагает к нему людей. А я плохо отношусь к ней, дурно думаю о ней». Но чувству зависти, что сделать все это для Бухгольца смогла не она, а другая, этому чувству она никакого противодействия не могла в себе найти. Оно всецело овладело ею, она покраснела и со злостью кусала губы.

— Все это не нужно было… Не будь этого, для Бухгольца, может, было бы гораздо лучше, — пыталась она себя уговорить.

Но в душе она знала, что это не так, что Бухгольцу это нужно, что не может художник без этого жить. Она видела его раньше… И видит теперь, как он, словно ребенок, радуется предстоящей поездке в Европу. Как он дрожал, готовясь к выставке, думал о ней целые ночи! И тут неведомо откуда выплыла мысль, от которой она содрогнулась. «Ведь мисс Фойрстер была бы хорошей женой для Бухгольца. Она была бы ему подмогой в жизни. А я, чем я могу ему помочь? Что я могу для него сделать? Все, что я могла, я уже сделала. Теперь я ему уже не нужна, и он будет чувствовать себя несчастным со мной. Что я могу сказать ему об искусстве? Мисс Фойрстер так образованна, так много знает, так много может ему помочь, так много может для него сделать».

И помимо воли ей представилось, что Бухгольц не ее муж, а она не его жена, он — брат, близкий, близкий друг. Двойра думает о том, как сделать для него благо, и, сравнивая себя с мисс Фойрстер, приходит к заключению, что Бухгольцу лучше всего уехать в Европу с той, а не с ней… Мисс Фойрстер, с ее образованием, красотой, добротой, уменьем обходиться с людьми… Бухгольц будет так счастлив с ней.